Три сестры, три королевы. Филиппа Грегори
словно я – одна из его шлюх.
– Я никогда не забываю о вашем положении, – с улыбкой отвечает он. – Я бы никогда не посмел этого сделать.
– Так что вы скажете Томасу Уолси?
– Я обязательно встречусь с ним и проведу долгую беседу, – обещает он. – А в завершение этой беседы я скажу ему то, что и собирался: я намерен соблюдать мир с Англией и дружбу с Францией, отныне и вовеки. Почему я должен жертвовать одними добрососедскими отношениями в пользу других? Особенно если оба соседа в равной степени недружелюбны? И оба стремятся меня поглотить? И единственной причиной их внимания ко мне может быть только желание насолить друг другу.
Уолси принес мне письмо от Екатерины, и пока они с мужем спорили, я читала его в одиночестве в собственной комнате. Екатерина пишет с сочувствием, выражая сожаление обо всех женщинах, когда-либо терявших детей, особенно первенцев. Она призывает меня отдыхать и упокоиться в вере, что Господь еще даст мне сына и наследника. «Не вижу никакой причины, по которой ты не можешь иметь детей и не быть счастливой, – пишет она. – И ничего дурного о Тюдорах я не знаю». Я принимаю ее письмо как выражение доброты и сестринской поддержки. К тому же у меня нет ни малейшего желания и дальше размышлять о проклятьях и смерти, связанной с родами. О своей же собственной ситуации она замечает походя, в самом конце, словно она совершенно незначительна. «Что касается меня, то у меня не все в порядке. Отец отказывается высылать остаток моего приданого до тех пор, пока я не выйду замуж за принца, а твой отец не будет выплачивать мне вдовьего наследства, пока не получит всего приданого. Я стала пешкой в игре двух королей, поэтому сейчас у меня почти нет денег, скудное окружение, потому что несмотря на то, что я живу при дворе, я не пользуюсь королевской благосклонностью. Часто на меня просто не обращают внимания. С твоим братом мы видимся так редко, я уже не уверена, что он помнит о нашей помолвке, и опасаюсь, что его могут настраивать против меня. С твоей сестрой, Марией, я встречаюсь, только когда твой отец желает произвести хорошее впечатление на моего посла. Она хорошеет день ото дня, а как она мила – не передать словами! Она – мой единственный друг при дворе. Я начала учить ее испанскому, но ей не разрешают часто ко мне приходить. Так и живу я в Лондоне, в нищете, не вдова и не невеста.
Как ты думаешь, не могла бы ты замолвить за меня слово перед бабушкой, чтобы двор хотя бы заплатил моим слугам? Может быть, она позволит мне пользоваться королевским гардеробом? Без надлежащей одежды я не могу появляться за столом, и мне приходится ложиться в кровать голодной, если на кухне забывают прислать что-нибудь в мои комнаты. Ты не поможешь мне? Я не знаю, что мне делать, а мужчины, которые должны были бы заботиться обо мне, используют меня в своих играх».
Дворец Холирудхаус,
Эдинбург, июль 1508
Я отправляюсь в темные душные комнаты своего уединения, ожидая, что мне придется провести там долгие недели в изоляции и молчании. Я даю себе слово не вспоминать о том, что сказал