Залив Голуэй. Мэри Пэт Келли
не изменилось.
– Терпение, – сказала тогда бабушка. – Терпение. Отец Джилли очень скоро пристанет к кому-нибудь другому, и соседи сами придут к нашим дверям.
– А мы захлопнем их у них перед носом, – решительно заявила я.
– Не стоит винить их. Они не могли пойти против священника. Но это долгая дорога, с которой не свернуть.
Когда в середине января отец прослышал, что начинается сезон рыбной ловли, то отправился к кладдахскому адмиралу, чтобы узнать, может ли он пойти со всеми.
– Ты когда-нибудь замечал, Джон Кили, – начал адмирал, – что наш Господь выбрал в качестве своих апостолов именно рыбаков и что предал его как раз Иуда, ни разу не ступавший на борт лодки? Мы не отвернемся от тебя, Джон Кили, что бы там ни говорил священник.
Так отец наш ушел в море вместе с остальными рыбаками, и об этом больше не было сказано ни слова. Барнские рыбаки слушали своего адмирала. Когда флотилия вернулась, мама взяла весь улов и вместе с прочими женщинами продала его под Испанской аркой.
Но наверху, в Рахуне, отчуждение продолжалось. Фермерам отец Джилли был необходим, чтобы замолвить за них слово и перед Господом, и перед сборщиками ренты. Большинство из них были запуганы. Тем не менее для нас с Майклом этот бойкот, который должен был стать величайшим наказанием, обернулся величайшей радостью. В такой изоляции мы с ним узнали друг друга так, как не получилось бы никогда, если бы вокруг текла обычная деревенская жизнь. За январь и февраль, с их длинными ночами, когда плохая погода удерживала нас в хижине, а соседи оставили нас в полном покое, мы с Майклом стали единым целым. Без страха, что к нашему дому принесет какого-нибудь гостя, который с порога начнет кричать: «Благослови вас всех Господь!», мы часами занимались любовью, поражаясь тому удовольствию, которое доставляли друг другу.
Мама утверждала, что не родившемуся еще малышу не повредит, если мы с Майклом вдруг захотим… В общем, если мы захотим. И мы хотели. Я всегда радовалась собственному здоровью. Ноги мои могли ходить и бегать, а руки – поднимать и носить. Я была очень рада, что так быстро забеременела, но потом все это… это блаженство… Трепет и возбуждение, которые я ощущала, когда Майкл ласкал меня, заставляли испытывать глубокую благодарность за то, что наши с ним тела способны так проявлять и получать любовь и что этому нам не нужно специально учиться. Мы позволяли себе быть легкомысленными и распущенными. Мы жили, словно на необитаемом острове, вдали от остального мира, когда беспечно подбрасывали в очаг куски торфа, готовили себе на ужин картошку и обходились совершенно без одежды, потому что в комнате было очень тепло. Майкл играл на волынке, а я сидела перед ним, скрестив ноги, на нашей постели, устроенной из сена, накрытого мягким одеялом, которое Майкл купил в Голуэй Сити. И звуки его музыки ласкали мою обнаженную кожу.
А как мы с ним разговаривали… Я привыкла к постоянному обмену репликами и шутками, принятыми в большой семье, когда все друг друга перебивают, фразы расщепляются, а мысли отделяются от смысла слов. Но мы с Майклом выслушивали друг друга, дожидаясь, пока