Стрельцы. Константин Масальский
столб забора, отделявшего обширный огород от улицы.
– Разбой! – завопил дворецкий, раненный ударом сабли в ногу, и повалился на землю.
– Разбой! – заревел Ванька, бросясь бежать и дрожащею рукою доставая стрелу из колчана.
В это самое время послышался вдали конский топот, и вскоре появились на улице, со стороны Москвы-реки, скачущие во весь опор объезжие и несколько решеточных приказчиков.
Бурмистров, бросив саблю, поднял на руки бесчувственную девушку, вскочил в одноколку, левою рукою обхватил Наталью и, прислонив ее к плечу, правою схватил вожжи и полетел, как стрела, преследуемый криком «держи!». Из улицы в улицу, из переулка в переулок гнав без отдыха лошадь, он скрылся наконец из вида преследователей и остановился у ворот своего дома.
– А! Василий Петрович! – воскликнул Борисов, вскочив со скамьи, на которой сидел у калитки, нетерпеливо ожидая его возвращения.
– Отвори скорее ворота.
Борисов отворил и, пропустив на двор одноколку, снова запер ворота.
– Ба, ба, ба! Да ты не один! Ах, боже мой! Что-то? Она без чувств?
– Помоги мне внести ее в горницу.
Они внесли Наталью и положили на постель Бурмистрова. Долго не могли они привести ее в чувство. Наконец она открыла глаза и с удивлением посмотрела вокруг себя.
– Где я? – спросила она слабым голосом.
– В руках добрых людей! – отвечал Василий.
– А где моя бедная матушка? Что сделалось с нею? Скажите, ради бога, где она?
– Ты с нею сегодня же увидишься.
– Увижусь? Да не обманываешь ли ты меня?
– Непременно увидишься. Будь только спокойна. Прежде надобно, чтоб силы твои подкрепились несколько.
– Отведи меня, ради бога, скорее к матушке! – Наталья хотела встать, но в бессилии опять упала на постель; в глазах ее потемнело, голова закружилась, и бедная девушка впала в состояние близкое к бесчувственности.
В это время кто-то постучал в калитку. Василий вздрогнул. Борисов подошел к окну, отдернул тафтяную занавеску и, взглянув на улицу, сказал шепотом:
– Это наш приятель, купец Лаптев.
– Выйди к нему, сделай милость; скажи, что я нездоров и никого не велел пускать к себе.
– Ладно.
Борисов вышел в сени и встретил там Лаптева, которому слуга Бурмистрова, Гришка, весьма походивший поворотливостию на медведя, в этот раз невпопад отличился и препроворно отворил калитку.
– Василий Петрович очень нездоров! – сказал Борисов, обнимаясь и целуясь с гостем.
– Ах, господи! Я зашел было пригласить его вместе идти к ранней обедне, а потом ко мне на пирог. Что с ним сделалось?
– Вдруг схватило!
– Пойдем скорее к нему! Ах, мои батюшки! Долго ли, подумаешь, до беды!
– Он не велел никого пускать к себе.
– Как не велел! Нет, Иван Борисович. Воля твоя! Сердце не терпит. Впусти меня на минутку: я его не потревожу. Писание велит навещать болящих!
– Приди лучше, Андрей Матвеевич, вечером, а теперь, право, нельзя.