Стрельцы. Константин Масальский
пробьет и железный потолок. Царевна Софья Алексеевна, я чаю, серебреца-то не пожалеет?
– Разумеется, – сказал Милославский. – Я у нее еще сегодня выпросил на всякий случай казну всех монастырей на Двине. Пошлем нарочного, так и привезет серебряный молоток. Да впрочем, у меня, по милости царевны, есть чем пробить железный потолок и без монастырской казны.
– Нечего сказать, мы довольны милостию царевны! – сказал Сунбулов. – Я чаю, она не забыла, Иван Михайлович, обещания своего: пожаловать меня боярином, когда все благополучно кончится? Я ведь начал дело и подал голос на площади за царевича Иоанна.
– Царевна никогда не забывала своих обещаний, – отвечал Милославский.
– А меня с товарищами в стольники, да по поместью на брата? – спросил Циклер.
– Нечего и спрашивать. Что обещано, то будет исполнено. Ах да! Хорошо, что вспомнил: составил ли ты, племянник, записку, о которой я тебе говорил?
– Готова, – отвечал Александр Милославский и, вынув из кармана свиток, подал дяде. Тот, бегло прочитав записку, покачал головою и сказал:
– И этого, племянник, не умел путем сделать! Артемошку Матвеева-то[43] и не написал! Что его миловать? ведь он не святее других. Я тебе вчера сказывал, что царица велела ему возвратиться из ссылки. Он, конечно, помнит, что я ему ссылкой-то удружил. Уж и то худо было, что из Пустозерска перевезли его в Лухов, а то еще едет в Москву! Надобно отправить его туда, откуда никто не возвращается. Хоть список-то и длинненек, однако ж прибавь Матвеева, да напиши поболее таких записок, для раздачи стрельцам. А как будешь раздавать, накрепко накажи им, чтоб никому спуску не было и чтоб начали с Мишки Долгорукого. Не поможешь ли ты, Петр Андреевич, в этом деле племяннику? – продолжал он, обратясь к Толстому.
– С охотой!
В это время кто-то застучал в дверь. Все вздрогнули. Чермной, сидевший на конце стола, встал, вынул из-за кушака длинный нож и тихонько подошел к двери, удерживая дыхание. Посмотрев в замочную скважину, он при свете месяца увидел стоявшую у двери женщину.
Опять раздался стук и вслед за ним едва внятный голос:
– Пустите, я от царевны Софьи Алексеевны к боярину Ивану Михайловичу!
– А! это из наших! – сказал Чермной, отворяя дверь.
Вошла немолодых лет женщина, одетая в сарафан из алого штофа, с рукавами, обшитыми до локтей парчою. Сверх сарафана надет был на ней широкий шелковый балахон с длинными рукавами, который она сняла, вошедши в горницу. На шее у нее блестело широкое жемчужное ожерелье; в ушах висели длинные золотые серьги, а на лице и при слабом сиянии одной свечи заметны были белила и румяна. Стуча высокими каблуками желтых своих сапожков, подошла она к столу и села подле Озерова. Не бывает действия без причины. Почему, например, пришедшая женщина села подле Озерова, а не подле кого-нибудь другого? Потому, что Озеров ей давно приглянулся, а царевна Софья обещала ее выдать за него замуж, если она будет исполнять все ее приказания и ни разу не проболтается. Это была постельница[44]
Матвеев Артемон Сергеевич – сын дьяка. Подростком попал во дворец, воспитывался вместе с будущим царем Алексеем Михайловичем, был одним из главных его советников, позднее возглавил руководство внешней политикой страны. После воцарения Федора Алексеевича был отстранен от руководства Посольским приказом, лишен чинов и отправлен в ссылку по обвинению в колдовстве. После смерти Федора Алексеевича возвращен в Москву. Убит стрельцами 15 мая 1682 г.
Постельница – прислужница по спальне.