Князь Курбский. Борис Федоров
Бог, что никому я зла не желал, никого оскорбить не хотел.
– Так, но печаль неосторожна в словах. Помнишь ли, что говорил ты над прахом Адашева?
– Что говорил я? Не помню слов моих; и мог ли я помнить себя у могилы Адашева?
– Ты сказал, что осиротело отечество, могут и это прибавить к твоему обвинению.
Владимир задумался.
– Еще одно смущает меня, – сказал он, – грамота, которую я привез к тебе от князя Курлятева.
– Но в тот же день ты вступил в Коломенскую десятню под знамена Даниила Адашева. Грамота осталась у него, и при мне Даниил бросил ее в огонь. О чем ты вздыхаешь, Владимир?..
– Какое-то худое предчувствие тревожит меня.
Пламя костра осветило приближающегося всадника.
Курбский узнал его и тихо сказал Владимиру:
– Не считать ли худым предчувствием встречу с воеводой Басмановым?
– Не ждали тебя, князь! – закричал Басманов. – Что тебя привело сюда? Не задумал ли помогать нам?
– В чем? – спросил Курбский. – Если винить невинного, то я вам не помощник.
– Невинного? – сказал Басманов. – Не всякий ли прав, кто служит не царю, а Адашевым?
– Не говори об Адашевых. Один уже в земле, другой в опале. Но если любить их есть преступление, то и войска и вся Москва полна преступниками…
– От царских очей ни один преступник не утаится, – резко сказал Басманов.
– От Божьей руки ни один клеветник не скроется, – тем же тоном проговорил Курбский.
– О ком ты, князь, говоришь?
– О тех, которые тайными путями собирают на ближнего стрелы невидимые, прислушиваются к шепоту досады и скорби; каждому слову дают противное значение, каждую речь превращают в злонамеренный умысел с тем, чтоб на гибели других основать свое счастье…
– Кто посмел снять цепи с оскорбителя царского? – вскрикнул Басманов татарскому голове, указывая на Владимира.
– Я! – сказал Курбский.
– Выше голову, юноша! – сказал Басманов Владимиру с язвительной улыбкой. – Храбрейший воевода взялся быть твоим заступником.
– Басманов, не говори так…
– Не угрожай мне, князь Андрей Михайлович, предки мои не слыхали угроз от твоих предков.
– Не считайся со мною в старейшинстве, – сказал Курбский. – Дед и отец твой призывали в молитвах святого моего прародителя князя Федора Ростиславича, а ты всегда стоял ниже меня в воеводах.
Воеводы сошли с коней пред раскинутым шатром князя Мстиславского, окруженным вооруженными всадниками.
Мстиславский не мог скрыть досады при нечаянном прибытии Курбского. Он не желал иметь его свидетелем своих неудач и тем более не желал уступить ему славы взятия Вейсенштейна. Мстиславский знал, что ревельцы с боязнию ожидали приступа русских, не предвидя надежной обороны, но не уходил от Вейсенштейна. Воины ослабевали в трудах, наряды гибли в болотах, запасы истощались, но, раздраженный неудачами, Мстиславский хотел одолеть Вейсенштейн и природу. Ему недоставало искусства и мужества