Странник. Александра Бракен
она была так уверена, входя в кабинет.
«Но кто ваш отец, дорогая? – спросила Элис в Лондоне. – Генриетта… возможно, Генри?»
– Я распоряжусь сделать вторую сережку, – проговорил Генри. – Или можем переделать ее, чтобы носить как кулон. Как скажешь.
Девушка чувствовала себя, словно мчится по ночной дороге без педали тормоза. Все не так – это не он. Этот человек не может быть ее отцом.
– Мне ничего от вас не надо, – заявила она.
– И все же мой долг обеспечивать тебя. Предоставь мне хотя бы это право. Тем более что я задолжал почти восемнадцать лет.
– Я сама могу о себе позаботиться, – упиралась Этта.
– Да, – слабо усмехнулся он. – Этого следовало ожидать, зная твою мать. Вы поразительно похожи. До жути.
– Я заметила, как люди при виде меня начинали креститься, – сухо заметила Этта.
Генри, казалось, ее не слышал. Он внимательно изучал ее лицо, рассеянно теребя волосы.
– Но она назвала тебя в честь меня…
Возможно, Генри?
Казалось, в этих словах кроется вопрос, но его голос затих, и он отвернулся к пустым полкам на другой стороне комнаты, давая Этте возможность снова рассмотреть себя – доказать той маленькой частичке сердца, что ликующе била в колокола, что между ними не было ни капли сходства.
– Я не знаю, что вам сказать, – призналась она.
– «Коль тернии тебя страшат, не смей мечтать о розе», как говорила Бронте[5], – Генри слегка скривился, продолжая: – Она всегда была умной и решительной, но держалась особняком – для самозащиты, чтобы иметь фору, если придется бежать. Завоевывать ее сердце было все равно что драться с медведем. У меня до сих пор остались шрамы от тех дней.
Этта не в первый и даже не в двадцатый раз пожалела, что не знает как следует маминой жизни: когда она покинула Тернов, когда внедрилась в ряды Айронвудов, когда окончательно бросила обе группировки, спрятав астролябию и растворившись в будущем. Но все совпадало. Каждая деталь.
Возможно, Генри?
Более чем вероятно. Этта с силой сжала руками виски, словно это могло унять стучащую в них кровь. Плечо жалобно ныло каждый раз, когда она двигалась, но эта боль, как резец скульптора, только обтесывала мысли до голой правды. Каждый малозначительный довод, каждая крупинка фактов, начинали складываться в неопровержимую картину.
Она хотела Николаса – хотела увидеть его лицо, сравнить его мысли со своими, пока они не упорядочатся. Этта не осознавала, как часто искала убежища в его твердой решимости, пока та не исчезла, а она не застряла в ловушке, истекая кровью на холодном ветру. Когда ее осиротило, она оставила мужественную часть себя с ним, а та, что досталась ей, оказалась слишком труслива, чтобы признать то, что, как она уже знала, было правдой.
– Она чувствовала то же, что и я, – признался Генри, вновь поворачиваясь к ней. – Если честно… я не уверен, назвала ли она тебя в честь меня или в честь мимолетного увлечения. Думаю, ты – дань памяти, напоминание о том, кем мы были. Это… что ж, это неожиданно, учитывая,
Имеется в виду Энн Бронте, младшая из трех сестер.