Человек радостный (сборник). Ольга Румбах
От нечего делать кокетничала с Петровниным мужем. Тот не только не возмущался таким поведением гостьи, а даже и млел, – все же не всякий день за тобой балеринки ухлестывают.
Петровна чувствовала себя одинокой и глубоко несчастной. И казалось, не будет этой муке конца.
Но всему приходит конец. Абсолютно всему. Маленькие балеринки загорели, накупались в ласковом море, набрались здоровья на долгую северную зиму. Им пора было прощаться с Крымом. Уезжала и большая балеринка.
Она позвонила Петровне на работу и возмущенно спросила, собираются они ее провожать, или ей придется так и уехать не простившись.
Петровна знала, кого на самом деле хотела видеть отъезжающая, но покорно собралась и вместе с мужем – а уже смеркалось – повлеклась на вокзал. На всю жизнь запомнит Петровна лицо своей гостьи, слабо освещенное вокзальными фонарями, искаженное негодованием – злое, некрасивое лицо с торчащими зубами и брызгами изо рта. Балеринка уже не наигрывала какую-то придуманную роль, а гневно отчитывала их двоих, пожилых уже людей, Петровну и ее мужа, которые две долгие недели принимали ее у себя в маленькой квартирке и в том только и повинны были, что хотели как лучше, хотели счастья. Брату, да, но ведь и ей тоже, и ее сыну…
Как ни странно, история эта сблизила Петровну с братом. И с мужем. Они собирались вместе и тихо и умиротворенно – как пережившие опасную бурю – разговаривали. Петровна просила прощения у брата. Он не сердился на нее. Но, разумеется, и не одобрял эту ее затею – от начала и до конца. Рассказал, что тогда еще, в юности, балеринка тоже забеременела. И вышла некрасивая история. Он, юный студент, и думать не хотел о детях. Но она поступила по-своему. И преследовала потом его неистово, и жаловалась в деканат, и устраивала сцены. А поняв, что ничего у нее не выйдет, потребовала «отступных» – денег. Тогда и явилась на свет телеграмма, так возмутившая их мать: «Срочно вышли денег… Вылечу из института…»
Сделала аборт уже на очень большом сроке… «И вообще, она законченная истеричка, у нее что-то с психикой… Я всегда это подозревал…»
«Господи, да почему же ты не рассказал мне об этом раньше?!» – всплескивала руками Петровна. «Ты бы все равно мне не поверила…» И Петровна понимала, что да, не поверила бы и до последнего защищала несчастную девчонку, хотя бы из женской солидарности.
Рассказал, что встречался с балеринкой вне Петровниного дома и без «чуткого руководства» сестры. Пытался поговорить о сыне. Ведь болело же это в нем, болело. Но балеринка была непреклонна: «Сначала деньги, а уж после – стулья». Не буквально, конечно, а в смысле: сначала ты на мне женишься, а уж после поговорим о сыне. Что тут скажешь…
Шли годы. Затягивались раны. Петровна не пыталась уже вручную устроить счастье брата, больше полагаясь на волю Божию. И о здоровье его меньше пеклась. Не то чтобы совсем – трудно все-таки от привычек своих отстать, – но все-таки меньше.
Но вот однажды, уже довольно много времени прошло с тех памятных событий, Петровна, забывшись,