Тетради 2017 года. Александр Петрушкин

      Где невозможно и огромно

      пространство Бога за спиной,

      что оглянуться невозможно

      на шар, что катится за мной

      по масляному глинозёму,

      с холодным зёрнышком во рту,

      где хворост захрустит позёмкой,

      оставив небо на свету —

      сшиваю трубы с его гласом,

      который меньше тишины

      присутствия его – тоннели,

      как сердца шарик, ощутив.

      Человек в осколке света,

      то есть вечности, стоит

      посреди просторной смерти —

      что-то свету говорит:

      то гулит, как будто

      время, окольцованое им,

      покидает голубятню,

      расстоянием цветным,

      ну, а то – раскинув руки

      очарованно молчит

      наблюдая, как на смерти

      дверь бессмертия горит.

      Ворона лестницей кружилась —

      пока взлетала голова,

      похожая на головешку —

      как речь прохожая, черна.

      Похожая на головешку

      она в себе веретена

      крутила белую отвёртку —

      метелью от неё темна.

      Крутилось небо и кружился —

      вороны пропуском – гончар

      и вынимал всю тьму из глины

      затем – печаль.

      Гончар крутил предмет и форму —

      желтели пальцы от ворон,

      гудели в дудки, как воронки,

      поленья темноты. Свистком

      лежал упавший и воскресший —

      поскольку смерти вовсе нет —

      на тень свою себя воздевший —

      незавершённый пеплом свет,

      что птичий свиток в форме ада,

      похожего на рай и снег,

      где слеплен человек из сада

      ворон похожих на ковчег.

      И молока последнюю награду

      пьёт зверь прозрачный,

      видимый не сразу,

      припавший к сосцам неба,

      к винограду —

      пока щенок весёлый и незрячий

      гоняет тьму в себе,

      как бабочку, психею —

      и ждёт во мне, когда я онемею.

      И пение собачие, как льдина,

      меня сопровождает в берегах,

      в которых спит язык неотвратимый,

      как молоко или последний страх.

      Что ж, мой щенок,

      сопровождай нас в вечность,

      которая иголка февраля

      во времени красивой колыбели,

      чтоб вычерпать из смерти, как вода

      в себя теперь исчерпывает небо,

      зверей прозрачных и щенков своих

      и за руку ведёт, и молоко психеи,

      как бабочка, в губах у них дрожит.

      Бог простой, как мир и дрожжи,

      хлеб сей пресный, облака,

      белый снег,