Тетради 2017 года. Александр Петрушкин

      Старость – стыд, который плачет

      словно зверь и сфера, и иначе

      называет имена предметов

      принимая расставанье это,

      как возможность изнутри их тела

      видеть: кровь течёт немного слева,

      ангелы сидят, возможно – справа,

      и бормочут стих его исправно,

      правят все срамные опечатки,

      пальцев приливные отпечатки,

      календарный шрифт, мозоли кожи

      дряблой, как мешок в кармане, позже —

      ангелы встают, как шарики воздушны,

      и уносят клювиками душу —

      это зёрнышко направо мы положим,

      это – слева, это – мы умножим

      горлышком своим, как звук и эхо

      в доме, что без мебели, где сфера

      катится без пафоса и боли

      и фальшивит в тридесятой доле

      времени, которое округло

      словно пи число или подруга.

      Во мне по утрам живёт орфеева голова,

      выходит со мной в новый Иерусалим —

      засовы её крепки, хотя и скрипят,

      глаза открыты и мир, как вдова, горит.

      Ходики изнутри у неё стучат —

      говор смутен, словно аккадский, или

      выжженная на лбу у осла печать

      времени, что с морем во мне забыли.

      Медленно ключ творит в скважине оборот,

      ощупывает в темноте лобную, затылочную или темень,

      Аид, который каждый из нас – пока он плод,

      голоса стебель, сжатый светом тяжёлым в семя.

      Слышу, как тик, этот ключ, кодировку, ход —

      так отверзаются ямой часы за стеною

      и, как колодец из человека похож на код,

      так и пустоты во мне равны со мною.

      Их заполняет небо, парковый шелест, звезды

      лицо удлинённое до ночи кромешной и слепца, что предметы

      делает речью своей, движением пустоты

      и, словно лёд в гортани, выжигающим светом.

      И расширяется орфеева голова, словно тропа

      по которой всплывут со мною

      эти ошмётки неба тире песка

      дерева или адского перегною,

      и каменеет волна, как слепой прозрев,

      и выжигает, как лев, всё нутро обузы,

      и ты – словно выстрел – вдаль от себя летишь

      там, где шумит, как раковина расширяясь, голова медузы.

      Нищий, гулкий и тяжёлый

      небом что болит в зубах,

      переходит тьмы дорогу,

      и целует тьму в уста

      красно-белое дыханье —

      в тьме ангиною горит

      неизвестный авиатор —

      меж двух выдохов