Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера. Сборник
декабря). Пятница. <…>
Верещагин у нас сегодня завтракал. Бедняга совсем раскис. Он люто ненавидит большевиков. Я догадываюсь, что его служба – главным образом вопрос денег. <…> С ним и с Эрнстом отправились к Александре Николаевне Нарышкиной183 (верхний этаж ее особняка занимают Половцовы) – взглянуть… на ее картины, которые Александра Николаевна желала бы продать.
<…>
Идя оттуда уже в сумерки, любовались с Эрнстом роями галок, вившимися у Эрмитажа. Повстречавшийся нам М.И. Ростовцев184, которого я окликнул, тоже подивился этому зрелищу. «С чего это они так?» – «Очевидно, готовятся к пиру!» – «Да-да, нам с вами не миновать, впрочем, я и забыл, это только мне угрожает, вы же гарантированы – вы пользуетесь их милостью». – «Ну, если дойдет до этого – то мы вместе», – были мои заключительные слова этого курьезного диалога. Вся картина этой встречи врезалась мне в память; и кружащиеся галки над нами, и калмыцкое хитренькое и печальное, снизу вверх на меня поглядывающее личико Михаила Ивановича, и его приземистая фигурка, и шпиль Крепости по ту сторону белого поля Невы, и печальный петербургский горизонт… И ведь действительно этот милый человек воображает, что я пользуюсь большевистской милостью!
<…>
22 декабря (9 декабря). Суббота. Еще валяясь в постели, прочел в «Нашем веке»[158] очень грозные для нас, «буржуев», да и не только для нас, сообщения. 1) В Кронштадте вводится общая (для мужчин с 18 до 50 лет) охранная повинность. 2) Народный комиссариат по просвещению собирается раскассировать старшие классы гимназий, а учительский персонал отправить в деревню! Возможно, что эти слухи ложны и являются провокацией кадетов, но не исключена возможность, что нечто подобное намечается и в самом деле… <…>
<23 декабря (10 декабря) – 27 декабря (14 декабря)>
28 декабря (15 декабря). Пятница. В «Известиях» декрет о национализации частных банков и о ревизии сейфов. Что это – вящий дилетантизм, кризис безумия, провокация или подготовка развала перед полной отдачей государства немцам (последнему комментарию меньше всего верю, однако вообще это излюбленное толкование)? <…>
<29 декабря (16 декабря)>
30 декабря (17 декабря). <…> Странное у меня сегодня получилось впечатление от улицы. Уже празднование 1-го Мая было бледным отголоском торжественного погребения «жертв революции»; совершенно же тусклым вышло нынешнее мирное торжество[159]. Впрочем, я сужу только по тому, что часов в 11 утра я видел из окна: колонны рабочих и солдат, направлявшиеся со знаменами и с песнями к Марсову полю, и просто улицы на протяжении от Морской до Потемкинской и оттуда – до дому. Но и этого достаточно, чтоб познать сегодняшнюю «физиономию города»: насупленную, угрюмую, без тени чего-либо радостного. То же констатировал и Стип, чуткости которого я очень доверяю. Мне представилось все точно притаившимся, точно готовящимся к близкой расплате. Но какой? С какой стороны? Или это затаилась паника перед надвигающимся голодом или перед зреющей «контрреволюцией»?
Под этим названием после октября 1917 г. выходила газета «Речь».
В ходе первого этапа мирных переговоров в декабре 1917 г. Германия и ее союзники приняли советские предложения о мире.