Амнезия, или Фанера над Парижем. Владимир Ильич Купрашевич
частично прикрывают вздыбившиеся холмики приличных размеров. Мой взгляд соскальзывает в ложбинку между ними и почему-то застревает там. Я чувствую какое-то беспокойство, Она перехватывает мой взгляд и пытается застегнуть пуговицу. Теперь мне уже почти не видна ложбинка.
– Не надо, зачем вы…, – бормочу я и снова расстегиваю пуговицу.
Медсестра ошалело хлопает глазами, и щеки ее розовеют.
– Муж-чина! – как-то особенно выразительно, с акцентом на «ч» выводит она и, по выражению ее сузившихся глаз я понимаю, что делаю что-то не так.
– Извините, – бормочу я, пытаюсь исправить ситуацию, но она вдруг резким движением бьет меня по руке.
– Вы маньяк?! –
Я догадываюсь, что слово, которым она обозначила меня, определяет что– то предосудительное, отступаю назад, задеваю прислоненный к стене эмалированный тазик и он, соскользнув по кафелю, грохает так, что сестра хватается за щеки.
– Господи, мы же всех разбудим, – шипит она, хотя теперь-то переходить на шепот не имеет смысла.
Я почти на цыпочках выхожу за дверь и слышу вдогонку голос медсестры.
– У меня же все равно скоро смена.
По дороге к своей кровати я пытаюсь вникнуть в ее слова, но, так ничего и не поняв, забираюсь под одеяло. Причем тут смена…
На другой день верзила сообщил мне, что анализ показал мою полную недееспособность.
– В чем? – не понимаю я.
– В производстве детей.
Я не могу въехать в проблему и таращу глаза на верзилу.
– Зачем их производить?
Верзила хмыкает, качает головой, потом неожиданно соглашается.
– Может и незачем.
Я надеюсь, что разговор окончен, но он, вместо того, чтобы отвалить усаживается у моей кровати.
– Может быть, они у вас были или есть?
Не знаю отчего, но этот детина все больше раздражает меня. Я с трудом сдерживаюсь. Чего на меня так таращиться, словно я партизан и должен сообщить какую-то тайну!
– Нет у меня никаких детей, – цежу я сквозь зубы.
– Ну а женщины?
– Что женщины? – теперь уже совсем не понимаю я.
– Женщины у вас были?
– И что с ними делать? – уже не без умысла спрашиваю я.
– С чем?
– Ну, с женщинами.
Мои сволочные соседи принимаются ржать. Верзила тоже хихикает как дурачок.
– Ну да, – напрягаюсь я. – Брать у них анализы.
Мужики веселятся так, что скоро попадают с кроватей.
– Как вы прошлой ночью брали в процедурной, – уже со злости вставляю я.
– У кого? – перестает сиять верзила.
– Ну, у дежурной медсестры. У нее тоже сердечко на кармане, – я киваю в сторону сопровождающей его адьютанши.
Худощавая едва не роняет свою папку и краснеет. Мои соседи начинают подвывать, и я толком не понимаю, что отвечает мне доктор, но по тому, как он качает головой, а потом кладет, свою безразмерную