Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте. Альберт Светлов
не я, а совсем другой человек, и зовут его-Олежка Меженин.
Меженин, воспитываемый одинокой матерью-алкоголичкой, не столько был, сколько слыл, известным хулиганом, на которого ничего не стоило, в случае чего, списать всё, что угодно, благо, приводов в детскую комнату милиции у него имелось предостаточно. Получив пару лёгких ударов палкой по заднице, я, завыв, сжался на скамейке в комочек, принялся старательно размазывать по лицу слёзы, вытирая их рукавом пиджака, а дед, поверив моим словам, отправился навестить Межениных, живших минутах в десяти ходьбы от нас, на горке, на улице Почтовской. Там он, однако, никого не застал, но спустя несколько дней всё-таки выловил ничего не подозревавшего Меженине где-то на улице, чтобы задать ему несколько вопросов.
Вышедший на крылечко на наши шум и крики, сосед Женя, облачённый в застиранную майку и выцветшее чёрное трико, несмотря на дикое похмелье, смикитил, что может в сложившейся ситуации заработать на опохмелку, поэтому сбегал к себе за сапожным, с крючком на конце, шилом. Через пару минут он освободил замок от щепки, и вытаскивать гвоздодёром пробои не пришлось. Получив два рубля на опохмелку, поддёрнув трико, закурив «Приму», Женя накинул поверх майки пиджачишко, засунул в его карман сетку и, отирая со лба пот, направился в винный.
А меня мать криком и подзатыльниками загнала домой и до самого вечера никуда более не выпускала.
Нагоняи я получал частенько и, почти всегда, наказание оказывалось справедливым. Мерзкое свойство перекладывать свою вину на других, нежелание самому отвечать за свои пакости, о котором я позднее вспоминал с содроганием и презрением к себе, не спасало меня от заслуженных порок, но, в то же время, и не искореняло стремления отчебучить что-нибудь этакое, вызванное желанием изведать неизведанное и жаждой познания мира. Жажда-жаждой, но иногда она принимала достаточно опасные для меня самого и для моей семьи, формы. Любому ребёнку, наверное, присуще очарование огнём, способное привести к фатальным последствиям. У меня оно не проходило довольно долго, несмотря на заслуженно получаемые за это колотушки.
В один из таких-же весенних жарких дней, мне удалось раздобыть спички, хранившиеся у нас дома в высокой, недоступной нам, печурке. Я просто подставил к печи стул, и встав на него, запустил руку в углубление между кирпичами. Коробков со спичками там лежало штук пять, поэтому пропажу одного никто не заметил. Спичечный коробок приятно пах селитрой и имел на лицевой стороне наклейку с рисунком пузатого золотого самовара. В этот раз совершать подвиги я отправился не один, компанию мне составил одноклассник, Эдик Бурштейн. Его отец и мать, работавшие воспитателями в интернате, проживали в том же самом здании школы для детей с отклонениями в развитии, в отдельной комнате, довольно просторной. Однажды Эдька пригласил нескольких ребят из своего класса, в числе которых