Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте. Альберт Светлов
и свёрнутый воронкой, так, что заострялся.
Летала подобная стрела не так чтобы далеко, и вонзалась, в большинстве случаев, в землю, а при попадании в дерево, наконечник, изготовленный из мягкого материала, попросту сгибался.
Мы с братом, однако, бывали в восторге от этой робингудской вещи и могли полдня пробегать в огороде, поочерёдно стреляя из лука в сторону забора. К сожалению, эта игрушка не отличалась прочностью, и высыхая, с хрустом ломалась, когда мы старались посильнее натянуть тетиву.
Через несколько лет после отъезда Женя навестил родные места, приехав на похороны брата, скончавшегося от инфаркта. Он бросив пить и так сильно изменился, что мы поначалу даже не смогли его узнать. Бывший сосед немного пополнел, был опрятно, хотя и скромно, одет и, почти совсем перестал заикаться. Просидев у нас перед отъездом минут тридцать, он в беседе с матерью несколько раз с гордостью повторил, что женился и новой жизнью теперь вполне доволен.
А вот у нас в деревне с женщинами ему не очень везло, он их периодически менял, блуждая в поисках своего идеала. Когда речь вдруг, ни с того, ни с сего, заходила о Жене, то припоминали, прежде всего, случай, как он однажды вдрызг поссорился с очередной своей пассией, скромной, невысокой тихушницей Машей, носившей серый платочек поверх седеющих волос, работавшей контролёром ОТК на мебельной фабрике и взиравшей на окружающий мир печальными серо-зелёными глазами. Как-то поругавшись с ней в очередной раз, Женя, поставив несчастной фингал, забрался на крышу её дома, и положил сверху на печную трубу кусок стекла, запечатав дымоход. Никто не мог понять, почему отсутствует тяга и дым не идёт куда ему положено, а выползает из камина, наполняя комнату удушливым, разъедающим глаза до слёз, туманом. И лишь подобравшись к самой трубе, обнаружили, что дымоход перекрыт. Пассия написала на Женю ещё одно заявление в милицию, и он, по совокупности с другими своими неприглядными выходками, отсидел за всё пятнадцать суток, выйдя из каталажки обросшим, похудевшим и злым.
Несколько дней после отсидки он пропадал на рыбалке, таская всякую мелочь, и скармливая её, собирающимся у нас с окрестных дворов и устраивающим гладиаторские бои, кошакам. Летом подобную пикоть он солил и развешивал, прикрывая её сверху от мух, порезанными поперёк газетными листочками, у своего дровяника, на леске, продетой сквозь рыбьи глаза. Высохшей, слегка беловатой от соли рыбой, он угощал и меня, но мне это жёсткое, очень солёное и костлявое лакомство, с которого вначале требовалось снять шкурку, а затем аккуратно отделить от хребта тонкий слой мяса, постаравшись заодно избавиться и от костей, что, впрочем, было нереально, тогда совсем не понравилось.
А в тот день, что он выгнал меня из дровяника, моей матери о художествах её сына Женя не сообщил ни слова.
Ни слова.
24. Prelude and Fugue No.24 in b minor, BWV.869
«Участникам конфликта была предложена