Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана. Виктор Мануйлов
ремень в угол.
Слышно было, как в детской сын захлебывается слезами, давится криком, как жена пытается его успокоить. Василий Гаврилович пошел на кухню, достал бутылку водки, открыл банку американских сосисок, выпил полстакана, съел одну сосиску, почувствовал тошноту и вышел из квартиры. Лестница, испуганное лицо сына инженера Ярунина, подъезд, бабки на лавочке, пыльная улица…
Василий, ссутулившись, шагал вверх по улице, по которой в ту же сторону лениво шаркала колонна интернированных немцев. Он обогнал колонну, миновал Шанхайку, поселок, выросший на пустыре за последние полгода. Спустившись в меловой овраг, напился из родничка и вышел в степь. Здесь уже ковырялись на огородах, копали, что-то сажали. Мария не раз просила его помочь ей в посадке, но ему все некогда, все некогда… Да и кой черт с этого огорода? Еды ей, что ли, мало? Впрочем, если с ним что-то случится, уже не будет американских подарков, гусей и свиней, и много еще чего не будет, а будет то же, что и у всех: полуголодное существование на тех продуктах, что дают по карточкам.
Домой Василий Гаврилович вернулся поздно. Мария встретила его на пороге, кутаясь в черную с большими цветами шаль, которую он подарил ей на тридцатитрехлетие. Она молча и с надеждой заглянула ему в глаза. Но у него не было желания говорить с ней о чем бы то ни было. Он прошел на кухню, выпил воды, затем тихонько открыл дверь в детскую. Дочка спала тихо, зато сын что-то бормотал во сне, всхлипывал. Василий Гаврилович вспомнил своего отца, ушедшего из жизни так рано, что уже и лицо его представить себе невозможно. Но что он хорошо помнил, так это то, что отец никогда его не бил. Как, впрочем, и других братьев. Может, послушными были, может отец был добрее. И Василию Гавриловичу стало жаль своего сына, а более – самого себя.
Глава 5
Однажды прямо на завод, в рабочий кабинет Мануйлова вошла высокая женщина в длинной, ниже колен, серой юбке и в серой же жакетке, и вручила запечатанный пакет из плотной синей бумаги, без всяких надписей на нем, потребовала расписаться в получении и ушла.
Василий Гаврилович вскрыл пакет, достал четвертушку бумаги, и это оказалась повестка из прокуратуры. На сегодня, на девятнадцать ноль-ноль.
В нем все так и опало внутри, точно потеряло всякую опору, и образовалась такая пустота, что даже до тошноты.
– Вот и все, вот оно… это самое… – прошептал Василий Гаврилович помертвелыми губами, не в силах ни понять, что произошло, ни противиться тому, что его ожидает. Он закурил папиросу и уставился в окно, из которого виднелся широкий двор, заставленный поддонами с готовыми силикатными кирпичами и шлакоцементными блоками. Жизнь, казалось ему, подошла к логическому завершению: он всю жизнь хотел подняться как можно выше, а получалось, что все время падал, и вот оно – дно.
Часы на стене показывали час дня, надо бы пойти в столовую пообедать, но не было ни сил, ни желания. Так он и сидел сиднем еще с час. В кабинет заходили мастера и рабочие его цеха, что-то спрашивали или докладывали,