Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана. Виктор Мануйлов
В то же время я никак не могу поверить, чтобы он встал на путь противопоставления себя советскому правительству, партии и товарищу Сталину. Я не сомневаюсь в честности товарища Жукова, в его преданности партии, правительству и лично товарищу Сталину…
– А Жюков, между прочим, приписывает себе лавры победы над немецкими войсками во время Корсунь-Шевченковской операции, – перебил Конева Сталин. – Хотя наибольший вклад в эту победу внесли войска Второго Украинского фронта под командованием товарища Конева.
– Мне ничего не известно о таком приписывании, товарищ Сталин. По-моему, – решил снизойти Конев к поверженному Жукову, – оба фронта действовали там одинаково достойно.
– Вы просто выгораживаете Жукова, – ткнул Сталин в сторону Конева черенком трубки. – По-моему, вы оба там растерялись и чуть не упустили немцев из котла… Садитесь. Послушаем Рокоссовского.
– Я давно знаю Жукова, – заговорил маршал Рокоссовский, которого все еще точила обида за то, что Жуков отнял у него Первый Белорусский фронт. – Да, он бывает нетерпим, иногда очень груб, не считается ни с чьим мнением, но, в то же время, Жуков всегда был и остается дисциплинированным исполнителем утвержденных Ставкой решений, для него приказы Верховного командования никогда не подлежали обсуждению, все мысли его были направлены на то, чтобы наилучшим образом эти приказы исполнять…
– Да о чем мы тут говорим! – вскочил маршал бронетанковых войск Рыбалко. – Даже странно, я вам скажу, слышать, будто Жукова можно обвинить в нечестности и каких-то там заговорах против советской власти! Это ж надо до такого додуматься! Я не знаю, что заставило маршала Новикова написать такую клевету, но что это есть клевета, так это у меня не вызывает никаких сомнений. А в бою, товарищ Сталин, всякое бывает. Мы не барышни какие-то там, мы – солдаты, нам часто бывает не до тонкостей. Случалось и мне так закруглить иное выражение, что самому господу богу тошно становилось. Иных наших командиров, и даже генералов, без такого закругления, я извиняюсь, не проймешь, до самой селезенки не достанешь и не вразумишь. Иной командир, пока к его носу кулак не приставишь, так ни черта и не поймет. Вот я как думаю на этот счет, товарищ Сталин. Если говорить по-простому, по-солдатски. Я извиняюсь, конечно. А насчет того, кто больше, а кто меньше навоевал и накомандовал, пусть история рассудит. Тут мы все на равных, никому ни больше, ни меньше не достанется. Чтоб мне провалиться на этом месте…
– Вы, товарищ Рыбалко, поосторожней насчет провалиться, – заговорил Сталин, пряча усмешку в прокуренные усы. – А то, не дай бог, провалитесь. Придется самому ремонт делать…
Захихикали Берия и Маленков, но их никто не поддержал.
– Отремонтирую, товарищ Сталин, – не сдавался Рыбалко. – Лучше прежнего будет.
– Ну-ну…
И все же после выступления Рыбалко атмосфера несколько разрядилась. Другие маршалы высказывались в том же духе: мол, все не без греха, а в главном –