Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана. Виктор Мануйлов
Бывший боец двадцать третьего штурмового батальона Олесич… Личность малоприятная, но использовать можно. Работает на чугунолитейном сменным мастером… А мы на него случайно вышли: по делу подполковника контрразведки «Смерш» Голика… Темнит этот Олесич, товарищ полковник. Дурачком прикидывается… Так точно. Мы тоже решили не форсировать. Сам дозреет… Будет исполнено! – И положил трубку.
– Ну, Петька! – воскликнул старший лейтенант Саблин, блестя выпуклыми черными глазами и потирая пухлые ладони. – Старик доволен, велел нам тянуть за этот кончик и дальше. Представляешь: мы сводим Матова с Голиком, туда же начальника штаба, все из одной дивизии – и картина полнее некуда! Я тебе говорил: за этим Олесичем что-то есть. Говорил? Вот то-то же… Ха-ха-ха!
Глава 22
Первая смена давно свое отработала, и Франц Дитерикс может быть свободен, то есть пойти в заводскую столовую, пока она не закрылась, поужинать там по спецталону и отправляться домой. А он вместо этого возбужденно мечется по кабинету главного технолога завода камрада Всеношного и, путая русские слова с немецкими, размахивая руками, пытается втолковать хозяину кабинета прописную, как кажется Францу Дитериксу, истину: так, как работают на этом заводе, работать нельзя.
– Это не есть технологие! – вскрикивает он. – Это есть вильдхайт![1] Мы есть отставать капиталисмус! Это есть нарушений Маркс! Это есть… – Не находя слов, он трясет в воздухе руками, трясет плешивой головой и делает круглые глаза.
– Вы напрасно так переживаете, Федор Карлович, – уже который раз устало повторяет главный технолог завода Петр Степанович Всеношный, тоже плешивый и вообще ужасно похожий на Франца Дитерикса: круглое лицо, мясистый нос и оттопыренные уши. Правда, на этом похожесть исчерпывается, и стоит Петру Степановичу встать из-за стола, как он на голову возвышается над немцем. Да и постарше его лет эдак на десять, лицо изборождено глубокими морщинами, в тусклых глазах не заметно того энтузиазма, который так и брызжет из серо-голубых глаз Дитерикса, зато там таится, похожая на плесень, обреченность до конца тянуть свой воз, обходя колдобины и ямы, сдерживаясь на крутых спусках и поворотах.
По всему видно, что разговор с Дитериксом тяготит Петра Степановича, потому что он, в свою очередь, не может втолковать немцу, что в Советском Союзе все построено на строгом государственном планировании, что строгий план есть и у завода, что план – это закон, что если они остановят производство на несколько минут – уже чепэ, а чтобы остановить на две недели – и разговора быть не может. При этом он, главный технолог, понимает, что, изменив технологию, они потом наверстают упущенное время за счет более высокой производительности и снижения брака, но принимать решение будут наверху, а для них это не самое главное. И потом: рабочие уже привыкли к существующим условиям труда, менять условия – менять расценки, переучивать людей, часть из них высвободится, возникнут проблемы, а это уже вопрос не столько
Вильдхайт – дикость (нем.)