Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана. Виктор Мануйлов
прямо на центральной базе. Дитерикс свой костюм тоже получил по талону: единственный немец на всю округу должен выглядеть прилично, потому что это уже момент сугубо политический. Так ему объяснили в парткоме, когда Дитерикс попытался от талона отказаться. Костюм этот он надевает всего второй раз. А первый раз – на Первое Мая.
Франц Дитерикс настолько выглядел нарядным по сравнению со своими товарищами, что тут же сам это заметил и смутился, не зная, что теперь делать. Действительно, на Малышеве были потертые, заштопанные во многих местах штаны, сшитые то ли из брезента, то ли из мешковины, на ногах белые тапочки на босу ногу, плотную, мускулистую фигуру облегает вылинявшая сатиновая безрукавка; на Олесиче разве что штаны поновее да на ногах кожаные сандалии, и тоже на босу ногу.
– Зд’орово! – воскликнул Малышев, разглядывая Дитерикса. – Тебя, Франц, теперь можно женить. А что: женим, обрусеешь, станешь советским немцем. В газетах про тебя напишут, что вот, мол, перековался, принял самую передовую в мире идею. А? – И Малышев засмеялся, поглядывая на Олесича, который тоже смотрел на Дитерикса восхищенными глазами и мелко похихикивал.
В Малышеве вдруг проснулся чертенок, которому очень хотелось пошалить и подразнить как Олесича, так и Франца Дитерикса. Особенно Олесича, который после рассказанного анекдота напомнил ему особиста из их саперного батальона, тоже любителя анекдотов, над которыми, однако, почему-то не очень хотелось смеяться.
– Как ты смотришь, Аверьяныч? – пошел Малышев уже на ты с Олесичем. – Примем Франца в партию, в Красный крест, в ДОСААФ и всякие другие общества? Бывший сосал домкрат[21] порывает со своей гнилой идеологией и становится завзятым большевиком! Сенсацион на весь… это… как там… коллективвиртшафтион![22] Ха-ха-ха!
Дитерикс, мало что понимая в болтовне Малышева, некоторое время хлопал глазами, догадался наконец, что его костюм не вызывает у его приятелей никаких недружелюбных чувств, при последних словах Малышева тоже расхохотался, запрокинув голову, хлопая себя руками по бедрам. Осторожно, с оглядкой, похихикивал и Олесич.
А Малышева несло:
– Нормально, Франц! Форверст нах майстеркотедже![23] Нехай наши голодранци побачут, яке свитло та ще гарне будущее их ожидает: бостоновый костюмчик и все такое прочее! Форверст, герр Олесич! Эс лебе дайне швайне![24] И упокой ее свинячью душу! – кривлялся Малышев. – Пролетари аллер лэндер, ферайнигт ойх! Рихтиг, Франц?[25]
– О-о, да! Правьильна! Рихтиг! Ты, Микаэл, есть большой фильшпрехлер! Ха-ха-ха! Большой есть полиглот! Коллективвиртшафтион! Ха-ха-ха!
Хохоча они вышли из дитериксовой квартиры, спустились по лестнице и пошли по улице.
Только что закончился футбольный матч, народ растекался со стадиона по домам, возбужденный игрой, пивом и водкой. Слышался смех, громкий говор, мат. Среди заношенных, латанных-перелатанных
Сосал домкрат (презрит.) – социал-демократ.
Коллективвиртшафт(ион) – колхоз; Малышев пристроил окончание (ион) для рифмы.
Форверст нах майстеркоттедже! – Вперед к дому мастера!
Ес лебе дайне швайне! – Да здравствует твоя свинья!
Пролетари аллер лэндер, ферайнигт ойх! Рихтиг, Франц? – Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Правильно, Франц?