Аргентина. Крабат. Андрей Валентинов
И было бы чего слушать! СС и есть СС, «охранные отряды».
– А также «эскадрилья прикрытия». Это Геринг придумал, он, как ты знаешь, летчик. Вот и назвали команду, которая раньше была «гэнгз». Но «гангстеров» в «Фолькише беобахтер» поминать как-то неприлично. Арийский читатель не поймет!.. Не в «эскадрилье» дело, Андреас. Помнишь, ты спрашивал, кого они на Эйгер пошлют? Вот и я спрошу. Мы же всех наших знаем, которые из «категории шесть»!
– Да мало ли? Выдернули из строя парочку белобрысых болванов…
– Нет, Андреас. Их принимал лично Гиммлер, значит, в успех он верит. Даже знамя какое-то вручил, чтобы на вершине установили. Муссолини-то со своими встречаться не стал.
– Да какая разница, Тони? Принял, не принял…
– Политика, Андреас! Та самая политика, которую ты так не любишь. От Италии идут две команды, в том числе Бартоло Сандри и Марио Менти. Очень сильные ребята, мы их знаем. Если бы Дуче с ними встретился, они были бы обязаны лечь костьми, но Северную стену взять. Или просто лечь костьми. А раз не встретился, то – по возможности.
– А Гиммлер «эскадрилье» знамя вручил… То есть, выходит, итальянцы Эйгер нам отдают?
– Не нам с тобой, Андреас. Мы в этом раскладе – совершенно лишние.
– Вот и пусть занимаются своей политикой. Им – политика, а нам – Стена!
В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как попасть на кухню. Мельком, мимо проходя. Думал волосы пригладить, а потом решил – сойдет. Зеркало висело в коридоре, от вешалки справа. Еще одно, маленькое, было в комнате у Герды и, венец всему, трюмо – в большой, где балкон.
Сейчас перед ним открылось новое, прямо в четырехугольнике дверного проема. Изображение казалось ясным и четким, хотя не слишком точным. Он – без пиджака, в одной рубашке, изображение в строгом черном костюме при галстуке и шляпе. А еще у него не было портфеля – и маленькой щеточки усов под носом. А так – и не отличить.
Глаза в глаза. Один и тот же цвет роговицы, один и тот же взгляд.
Изображение улыбалось. Он попытался – не смог.
– Заходи!
Изображение перешагнуло порог, стирая нестойкое волшебство. Чуда нет, нет и зеркала, просто двое очень похожих, словно капли осеннего дождя, людей.
– Pa, zdravo, Otomar!
– Zdravo, Gandrij![49]
Обнялись. Замерли. Дыхание затаили. Наконец тот, что был в рубашке, отступив на шаг, провел сжатым кулаком по глазам.
– Ako ste doshli, to znachi kraj sveta je blizu. Коня бледного во дворе оставил?
– Tako neshto, – отозвался голос-эхо. – Ali ipak, mahnito drago da te vidim. Очень рад!
Гость снял шляпу, повертел в руках.
– Gde to hang? – усмехнулся. – Не завел себе в прихожей оленьи рога – такие, как у деда висели? Oni su tamo mzhdu nachin, i dale visi.
Тот, что в рубашке, рассмеялся в ответ:
– Sam rogovi rastu!
Шляпу взял, пристроил на вешалке:
– To je neshto shto sam sanjo Krabat! Помнишь? «Крабат!.. Иди в Шварцкольм!..»
Гость, капля дождя, взглянул удивленно:
– В самом деле? Это знаешь, не слишком лояльно по отношению к Рейху. Крабат ныне отменен, как
Здесь и ниже автор использует не язык лужицких сербов, а родственный ему сербохорватский, как более понятный читателю. Персонажи радуются встрече, после чего обсуждают, куда следует повесить шляпу.