Парижский шлейф. Диана Машкова
и в кино и в живописи. Просто невероятно! Он сам создал свое состояние, сам добился всего. Он – щедрый и внимательный, услужливый и нежный. И при этом вспыльчивый, эмоциональный, сексуальный, дерзкий. От такого коктейля просто голова кругом шла. А еще у него такой глубокий и печальный взгляд, будто он знает что-то такое, о чем не ведает больше никто.
До появления Николая жизнь казалась Насте скучной бульварной газетенкой, обтрепанные страницы которой перелистывались сами по себе, по воле времени или ветра. Учеба, родители, подруги, блеклые ухажеры, по большей части иногородние педагогические мальчики, которых она именовала единым метким словом «колхозники». Да и те, которые называли себя коренными москвичами, вполне подходили под это определение: не было в них сказочности, блеска, романтики, даже и не пахло серьезным статусом в жизни, деньгами. Все эти качества, наверное, оседали в МГИМО или еще бог знает где, но уж никак не в педагогическом, где училась Настя. Да и волновало новое поколение только-только вылупившихся на свет мужчин лишь одно: быстро и без проблем затащить девушку в постель. Они и затаскивали. Благо в педуниверситете, тем более на филфаке, никогда не имелось недостатка в пылких девицах. А Настя гордо и с презрительной усмешкой наблюдала за чужими страстями со стороны. Кого-то любили, кого-то бросали, кто-то рыдал, кто-то беременел, кем-то пользовались, кем-то жили. Настя смотрела на все эти спектакли свысока и удивлялась, как можно воспринимать всерьез несуразных мужских чудовищ. Иногда, правда, чертовы страсти задевали и ее, но, к счастью, только рикошетом. Не в том смысле, что она могла сама в кого-то влюбиться – до Николая ей не нравился абсолютно никто, – а в том, что некоторые психически неуравновешенные субъекты омрачали ей жизнь. Например, Никита. Весь первый курс он не отходил от нее ни на шаг, увивался хвостом, ждал по утрам у подъезда, провожал после занятий, посвящал стихи и преданно смотрел в глаза. Настя злилась на него, раздражалась, просила, чтобы отстал: не помогло.
А к середине второго курса, отчаявшись, Никита окончательно сошел с ума: ввалился с букетом цветов прямо посреди семинара по латыни, упал на колени перед Настиной партой и на глазах изумленного преподавателя и одногруппников произнес пламенную речь. Да еще на английском. Настя уже точно не помнила, что за бред он там нес, но, кажется, это была дикая адаптация Шекспира к реалиям Никитиной жизни. Когда, закончив и склонив перед Настей голову, он положил ей на колени букет и произнес роковое «Я люблю тебя, будь моей женой», она моментально стала пурпурной от стыда и гнева. Никита вместо ответа немедленно получил колючим розовым веником по голове, а Кащенко в ту же ночь – нового пациента с диагнозом «суицид». Больше Никита Петров на факультете не появлялся, говорят, вернулся в родной город, подлечился, устроился там то ли в фирму, то ли на ферму. Что с ним было дальше, как сложилась его жизнь, Настя не знала. Но после того случая весь институт на нее целый год как на прокаженную косился: «Довела мальчика». Ну а что она должна была с ним делать, если нисколько,