Якудза (сборник). Дмитрий Силлов

      – Так на плакате написано – за копейки, – сказал Афанасий.

      – Так то на плакате…

      Взгляд мамки, сканирующий сначала клиентов, потом – салон автомобиля, остановился на буром пятне, которое разлилось на добрых две трети заднего сиденья. Мамка прищурилась, потом мощно втянула ноздрями чуть сладковатый воздух салона, после чего неожиданно резво для своих габаритов отпрыгнула назад, что-то крикнула стайке девчонок и, переваливаясь, побежала в сторону пятиэтажек, сиротливо притулившихся неподалеку от дороги. Девчонки бежали впереди нее, разбрызгивая модными туфлями позднеосеннюю грязь.

      – Ну вот, развлеклись, – огорченно произнес Афанасий, трогаясь с места. – По идее, наказать надо бы тетку за то, что на чужой территории промышляет, да времени нету. Стас ждет.

      – А ты и вправду хотел… ну это?.. – спросил Витек.

      – За копейки-то? – хмыкнул Афанасий. – А чо? Ты вот скажи, тебе делали когда-нибудь минет за пять копеек? Было такое в твоей биографии?

      Витек скривился.

      – Я вообще никогда за деньги ни с кем не трахался. Противно.

      – Это ты зря, – авторитетно заявил Афанасий. – Оно вообще за бесплатно только на субботниках бывает. Или в книжках. Молодой ты еще, жизни не видел. Подрастешь, въедешь в тему и поймешь, что по любви оно часто дороже выходит.

      Музыка, ревущая из задних колонок, прервалась, и въедливый голос ведущего произнес: «Не говорите мне, как жить, и я не скажу, куда вам надо идти».

      – Вот-вот, – сказал Витек. – Что-то типа этого я только что и собирался сказать.

      Афанасий рассмеялся громко и весело, как может смеяться только счастливый, не отягченный никакими заботами человек, и выжал педаль газа до пола.

      Макаренко очнулся от тишины. Тишина висела в воздухе и была почти осязаемой. Необычной, какой не бывает в повседневной жизни даже по ночам, озвученным лаем бродячих собак, сигнализациями потревоженных машин, ветром, скребущимся в окно, и поскрипыванием этого самого окна, которое давно бы пора уже отреставрировать да покрасить, да вот как-то все не доходят руки. Да и осталось оно, это окно, вместе с домом далеко-далеко от его вечно занятого хозяина.

      Тишина была не домашней. И не домашними были запахи. Пахло чем-то острым, приторным, казенным, знакомым еще по тем далеким временам, о которых очень хотелось забыть…

      «Больница», – подумал Макаренко.

      Открыть глаза оказалось делом неожиданно нелегким, но следователь собрался с силами и поднял свинцовые веки.

      Мягкий дневной свет, льющийся из окна напротив, больно резанул по глазам. Андрей сморгнул набежавшие слезы и попытался пошевелиться.

      Тупая боль пришла откуда-то снизу. Макаренко замер, закусив губу. Боль поворочалась под одеялом, как потревоженный зверь, и постепенно затихла. Теперь болела укушенная губа.

      «Точно больница».

      Вспомнился ресторан, выстрелы, удар пули в ногу, чья-то машина, уносящаяся от погони.

      И любимый Высоцкий.