Сонеты и поэмы. Уильям Шекспир
он вскричал. – Напрасны чары.
От них мое желание растет.
От ветра искры гаснут, а пожары
Еще сильней. Источник, что несет
В морскую глубь струи безвкусных вод,
Лишь увеличит их простор зеленый,
Но не изменит вкус горько-соленый».
Она ему сказала: «Предназначен
Тебе венец, ты также океан,
Но вот поток-разврат, могуч и мрачен,
Ворвался в кровь, и если зло, обман
В тебя вольются, ими обуян,
Ты, океан, не их поглотишь вскоре,
А загрязнишься сам на всем просторе.
Ты будешь раб рабов, они – владыки.
Ты – жизнь для них, они – твой склеп глухой,
Ты – в благородстве низок, те – велики
В презрении. Ничтожество собой
Не смеет гнуть величье. Головой
Могучий кедр не никнет до бурьяна,
Но чахнет тот в подножьи великана».
«Довольно! – он прервал. – Клянусь богами,
Тебя я дольше слушать не хочу.
Моею будь. Нет? – Станем мы врагами.
Я вместо ласк насильем отплачу,
И, овладев тобою, я вручу
Твой труп объятиям холопа грязным,
Убитого на ложе безобразном».
Так он сказал – и наступил ногою
На факел свой: свет с похотью – враги.
Смелее зло, окутанное тьмою,
Тиран сильней, когда вокруг ни зги.
Ягненка волк схватил, в глазах круги.
Но скоро волк его же шерстью белой
Задушит крик отчаянья несмелый.
Ее ж бельем ночным он замыкает
Ее уста и заглушает крик.
Слезами чистой скорби омывает
Свой сладострастьем воспаленный лик.
Позорный грех на ложе к ней проник.
О, если б можно смыть его слезами,
Лились бы слезы жгучие годами!
Утраченное ей дороже жизни.
Он отнял то, что рад бы потерять.
Миг близости ведет к борьбе опять,
Блаженства миг – к бессменной укоризне.
На похоти – презрения печать.
Ограблены невинности богатства.
Беднее похоть после святотатства.
Как пес иль сокол, жертвой пресыщенный,
Теряет легкость, ловкость и чутье
И пропускает часто, полусонный,
Любимую добычу, – так свое
Желание насытивши, ее
Он в эту ночь берет и оставляет,
Прожорливостью волю возбуждает.
Бездонный грех, который не измерит
Живая мысль. Желание пьяно.
Но прежде, чем себя оно проверит,
Исторгнет все, что им поглощено.
Когда полно гордынею оно,
Узда не сладит с похотью горячей
И ждет, когда та станет жалкой клячей.
Тогда устало, с вялыми щеками,
Нахмурив брови, слабая бредет
Нетвердым шагом, с мутными глазами,
Оплакивая дело, как банкрот.
В ней сила есть, и похоть совесть гнет:
Здесь пир ее. Когда ж опустит крылья,
Прощенья просит, плача от бессилья.
Случилось так и с властелином Рима,
Столь