Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции. Сборник
летний воздух – сначала картина обычная, ясная, но вдруг все напряглось и качнулось, как будто это не картина действительности, а картинка, снятая с действительности, а это всего лишь нагретый воздух колышется, вьется и струится.
Но человек должен от этого убегать, и наш век, самый правдивый и гуманный для человека, наш век закрыл глаза на это для того, чтобы человек не пугался неясных и неприменимых в жизни явлений….
А тот человек, который из упрямства захочет проникнуть в ЭТО, погибший человек. Он либо с ума сойдет, либо умрет, либо сопьется…[26]
Приведенные образцы женской прозы обладают тремя качествами, делающими эти примеры, невзирая на яркий личностный стиль, достаточно характерным и показательным для состояния женской литературы такого типа. Им свойственна, во-первых, особая установка на риторичность, во-вторых, специфические отношения между «я» героинь и «я» авторским и, наконец, особая, присущая этим текстам, поэтика «переживания» реальности.
Кто же они, героини этой прозы? Собственно, что они так переживают? Почему они говорят так, как они говорят? И к кому обращена эта столь эмоционально окрашенная речь?
Это проститутки: Ксеня и ее дочь («Дочь Ксени» Л. Петрушевской, «Петр I» И. Полянской), просто Лена и библиотекарь Тоня, очень милая и печальная блондинка, которая на самом деле представляла из себя вечную странницу, авантюристку и беглого каоржника» («Бессмертная любовь», «Петр I»), уборщицы («Червивый сынок», «Замерзли» Н. Садур и «Петр I» И. Полянской), сотрудницы КБ или продавщицы («Приключения Веры», «Петр I»), студентки литинститута или жена писателя («Вдова» Л. Ванеевой), около-литературная или около-журналистская устаревшая женщина («Слабые кости» И. Полянской), писательницы и переводчицы («Комаровство» О. Комаровой и «Объяснение» Л. Самуэльсон), петеушницы («Миленький рыженький» и «Синяя рука» Н. Садур). В общем, всякие и никакие, живущие своей отдельной от жизни Жизнью: «Вот, кто она была: незамужняя женщина тридцати с гаком лет…» («Темная судьба» Петрушевской) или «Кто скажет, как живет тихая, пьющая женщина со своим ребенком, никому не видимая в однокомнатной квартире» («Страна» Петрушевской). Все эти персонажи представляют абсолютное большинство страны, – тип Femina vulgaris – женщины обыкновенной. Сама обычность женского существования становится если не темой, то принципом изображения персонажей в современной женской прозе, являясь в свою очередь выражением главной ее проблемы – обреченности ее героинь на полное непонимание. Невозможность вызвать отзвук, приговоренность к коммуникативному одиночеству и вечный поиск отклика или хотя бы его тени, в таком полном и таком пустом и холодном мире – вот главный комплекс женской прозы. Этот комплекс лежит в основе конфликта, который Карен Хорни, исследуя невротические механизмы нашего времени определила как базальную тревожность, реализующуюся в трех видах отношений человека с другими людьми. Она обозначила их как доминирование движения «навстречу людям», движения
Садур Н. Преамбула к книге рассказов «Проникшие» сборник «Ведьмины слезки». В этом смысле любопытно сравнить представление о женской душе и женской речи у писателей XIX и XX веко см., например, у В. Ф. Одоевского:
«…ты сохранила в себе младенчество сердца, сохранила в себе радость при виде даров Провидения, при мысли о высоких человеческих мыслях». – Правда – отвечала душа, – но отчего? – от того, что я не могла остепенить моего воображения; от того, что мне скучны казались положительные расчеты жизни; мне надоело рассчитывать каждый шаг свой; я лучше любила любоваться произведениями природы, искусства, не думать о завтрашнем дне, тешить себя мечтами воображения – не я, а ты, мой гений хранитель, обуздывал его, когда оно вырывалось за неприступную границу… то была не добродетель – то было наслаждение лени…». В. Ф. Одоевский «Душа женщины» Собр. Соч. в З-х тт. 1884.