Из Африки. Карен Бликсен
она изучала меня; ее глаза были лишены при этом всякого выражения, она ни разу не моргнула; я вспомнила, что боги и богини тоже не моргают, и поняла, что оказалась лицом к лицу с волоокой Герой. Проходя мимо меня, Лулу кое-как щипнула травинку, совершила ленивый прыжок и проследовала к задам кухни, где Каманте высыпал на землю ее лакомство.
Каманте дотронулся пальцем до моей руки и указал на заросли. Там, под высоким деревом, стоял самец-бушбок с изящными рогами, неподвижный, как древесный ствол. Африканец некоторое время любовался им вместе со мной, а потом рассмеялся.
– Ты только посмотри! – сказал он мне. – Лулу объяснила мужу, что дом – это не страшно, но он все равно робеет. Каждое утро думает: вот сегодня я преодолею страх, но стоит ему увидеть дом и людей, как он словно глотает холодный камень (очень распространенное явление среди местных жителей, часто препятствующее работе на ферме, подумала я) и останавливается под этим деревом.
Лулу еще долго приходила по утрам к дому. Звон ее колокольчика оповещал о том, что возвышенность уже озарена солнцем; я часто просыпалась и ждала, когда он зазвенит. Порой она отсутствовала неделю-другую; тогда мы начинали по ней скучать и вспоминали про охотников, рыщущих по холмам. Но потом бо́и сообщали мне: «Лулу пришла», и это становилось чем-то вроде посещения матери замужней дочерью. Я еще несколько раз видела в зарослях силуэт застывшего самца-бушбока, но, как предсказывал Каманте, он так и не набрался храбрости, чтобы подойти ближе к дому.
Однажды, вернувшись из Найроби, я столкнулась с Каманте, дожидавшимся меня у двери кухни с известием, что Лулу побывала на ферме со своим тото, то есть козленком. Спустя несколько дней мне самой выпала честь увидеть ее между хижин, напряженную и готовую в любой момент исчезнуть в сопровождении крохотного отпрыска, такого же грациозно-медлительного в движениях, как в свое время его мать. Это случилось сразу после окончания сезона дождей; потом на протяжении всего лета Лулу держалась неподалеку. Ее можно было увидеть в тени хижин и утром, и под вечер, и даже в полдень.
Козленок Лулу не боялся собак и позволял им себя обнюхивать, но ко мне и к африканцам привыкнуть не смог. Стоило нам попытаться его поймать, как мать и дитя исчезали.
Сама Лулу, перестав жить у нас, никогда не приближалась к людям настолько близко, чтобы до нее можно было дотронуться. В целом же она проявляла дружелюбие: понимала, что нам хочется полюбоваться на ее детеныша, и принимала из протянутой руки стебелек сахарного тростника. Подойдя к распахнутой двери столовой, Лулу задумчиво вглядывалась в сумрак помещения, но порога теперь не переступала. К этому времени она уже потеряла свой колокольчик, поэтому ее появления и исчезновения происходили беззвучно.
Мои бо́и вымаливали у меня разрешение отловить детеныша Лулу, чтобы он жил у нас, как прежде – его мамаша. Однако я полагала, что это было бы наглостью, учитывая благосклонное доверие к нам, проявленное Лулу.
Еще мне казалось,