Лицо в темноте. Нора Робертс
и моя дочь, – заметил Брайан.
– Ты мог бы начать волноваться, если бы у тебя был сын. – Стиви выпалил эту фразу с такой же легкостью, с какой опрокинул в себя стаканчик. И тут же пожалел о ней. – Извини, – пробормотал он, когда в комнате воцарилось молчание, – это похмелье, оно всегда приводит меня в гнусное расположение духа.
Но тут раздался стук в дверь, и Джонно лениво пожал плечами:
– Ну, надевай свою знаменитую улыбку, сынок. Шоу начинается.
Джонно был зол, но умело скрывал это, когда молодой бородатый репортер уселся рядом с ним.
«Они понятия не имеют, что это такое», – горячился он внутри себя. Ни один из них, за исключением Брайана, который ходил с ним в школу и был его другом. Его обзывали по-всякому – педиком, киской, голубым. Слова ранили его куда сильнее, чем избиения, которым он иногда подвергался. Джонно знал, что лицо его куда чаще превращалось бы в кровавую кашу, если бы не кулаки Брайана и его верность их дружбе.
Их потянуло друг к другу, двух десятилетних мальчишек, чьи отцы были запойными пьяницами. На востоке Лондона нищета не считалась чем-то исключительным, там всегда в избытке было хулиганов и бандитов, готовых сломать руку ради нескольких жалких пенни. Из этого для них с Брайаном был один выход – музыка.
Элвис, Чак Берри, «Мадди Уотерс». Все деньги, что им удавалось заработать или украсть, они спускали на эти драгоценные сорокапятки. В двенадцать лет они сочинили свою первую песню – довольно-таки убогую, как припомнил сейчас Джонно: детские стишки в три аккорда. Этот незамысловатый ритм они лихо отбивали на своей раздолбанной гитаре, которую выменяли на пинту джина, принадлежавшего отцу Брайана, за что Брайану досталась жестокая трепка. Но они впервые сочинили свою музыку, какой бы она ни была!
Джонно стукнуло почти шестнадцать, когда он отдал себе отчет, к какому полу его тянет. Он страдал, плакал, с исступлением совокуплялся с любой попавшейся под руку девчонкой, чтобы повернуть судьбу вспять. Но все было напрасно – пот, слезы и секс не изменили его.
В конце концов именно Брайан помог ему принять себя таким, какой он есть. Однажды вечером они выпивали в подвале дома Брайана. На сей раз Джонно стащил виски у своего папаши. Под зловоние мусора и огонь свечи они передавали друг другу бутылку. В видавшем виды портативном проигрывателе надрывался Рой Орбисон, выводя свою «Только одиночество». Признание Джонно сопровождалось пьяными слезами и дикими угрозами покончить с собой.
– Я – никто, и останусь никем. Живу, как недорезанная свинья. – Он приложился к бутылке с виски. – Мой старик провонял всю комнату, а мать скулит и жалуется, но ничего не делает, чтобы изменить хоть что-либо. Сестра – на панели, а малого уже дважды арестовывали в этом месяце.
– Мы сами должны выбраться отсюда, – с пьяной философичностью заявил Брайан. Прикрыв глаза, он слушал Орбисона. Брайан хотел научиться петь, как Рой, с такой же потусторонней меланхолией. – Мы сами должны изменить свою судьбу, Джонно. И мы сделаем это!
– Изменить. Я ничего не смогу изменить. Разве что убью себя. Может, так и