Стоять в огне. Богдан Сушинский
же его арестовал? – кивнул эсэсовец в сторону усадьбы Лесича.
– Гестапо, господин офицер.
– А почему решили, что он связан с партизанами? Насколько известно нам, службе безопасности, он поставлял ценные сведения о большевистском подполье в этом селе и в Подольске.
– Так ведь есть донесение агента гестапо, господин офицер.
– Агента? Фамилия? И почему об этом донесении известно вам, полицейскому?
– Так агент же из наших, местных, – пожал плечами старший. – Кравчук его фамилия. До войны в Подольске работал. На железной дороге. Хата его – у левад, около сгоревшей мельницы. Только, господин офицер… – замялся полицай. – Обо всем этом намного лучше знает староста. А я… я так, случайно… Слышал, как разговаривали господа из гестапо. Немного понимаю немецкий.
– Черт знает, что здесь творится, – проворчал оберштурмфюрер, обращаясь к унтер-офицеру. – Лесич – наш агент. И он нам срочно нужен. Слушайте, вы… – вновь презрительно оглядел полицаев. – Если окажется, что Лесича арестовало не гестапо, а уничтожили вы, переодетые партизаны, мне придется повесить всех вас за ноги. Кстати, где хозяин этой хаты?
Двое полицейских из сопровождения оберштурмфюрера услужливо вытолкали на крыльцо пожилого человека на деревяшке. Беркут знал его: Иван Княжнюк. Не раз видел этого старика на подворье, когда ночевал у Лесича.
– Хозяина связать, – приказал. – Этих троих – в сарай. До выяснения личностей. Когда вас должны сменить? – спросил у старшего.
– После захода солнца.
– Вот тогда и освободим.
Полицаи не могли понять, в какой переплет они попали из-за ошибки гестаповцев, и покорно зашли в сарай. Их сопровождал лишь унтер-офицер. А через несколько минут оттуда донеслись три негромких пистолетных выстрела и крики гибнущих людей. Когда все затихло, унтер-офицер вернулся к эсэсовцу.
– Хозяина тоже туда, – приказал оберштурмфюрер по-немецки. Старик все еще не узнавал его. – Общество не из приятных, но стерпит. Терпение – ворота в рай.
Лицо Княжнюка посерело от страха, и он уже не мог сам дойти до сарая. Мазовецкому и Крамарчуку пришлось чуть ли не вносить его туда.
Но перед самой дверью старик все-таки сумел разглядеть лицо Крамарчука.
– Ведь ты же Беркут, – прошептал он побелевшими губами. – Я узнал тебя. Ты – из леса. Партизан. Беркут.
– Точно, дед, я действительно Беркут, – не растерялся Николай. – Однако лучше не узнавай меня. Во спасение души. Здесь был эсэсовец, который приказал расстрелять полицаев, приняв их за переодетых партизан, – вот все, что ты знаешь. Руки пусть пока будут связаны. Дождись кого-нибудь из немцев или полицаев. Тебе понадобится надежный свидетель.
Когда Крамарчук вернулся, Беркут приказал ему и Корневу немедленно навестить Кравчука.
– Пойдете лесом. В селе видеть вас не должны. И судите его тихо, но беспощадно. Ты все понял? – спросил у сержанта, зная, что любую, даже самую незначительную операцию тот всегда готов «слегка приукрасить». Удивительное дело