«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2. Геннадий Добров
областей). И я опять подал картину. Но поскольку уже знали, что она висела на весенней выставке, то её легко приняли и на зональную.
И вот я прихожу в Дом художника на Крымском валу. По одному залу иду, ищу картину, по другому, по третьему (там много залов). И вдруг смотрю – стоит столб (подпорка такая, которая потолок подпирает в зале), и прямо напротив этого столба на щите висит моя картина. То есть столб загораживает, делит картину пополам. Для того, чтобы её увидеть, надо встать прямо перед картиной спиной к столбу. Но это близко, и всю картину не увидишь. А если хочешь увидеть всю целиком, то надо отойти. А тут столб мешает.
Я подошёл к Попову, он делал экспозицию. Говорю: Игорь Александрович, как же можно картину здесь смотреть, её же не видно, нельзя ли в другое место её перевесить? – А он так невозмутимо отвечает: ничего, увидят, не волнуйся… ты, главное, не волнуйся. Куда её перевесить? Всё занято, никуда её не повесишь. Ой, ну что ж, пришлось опять смириться. Но, несмотря на это неудобное место, люди постоянно подходили, буквально целая толпа стояла около картины, и все молча смотрели.
И потом узнаю – вышла газета «Советская Россия» с публикацией о выставке. И там пишут, что открылась зональная выставка в Москве, в ней участвуют Тальберг, Попов… те, другие – десяток имён назвали. А в конце заметки читаю – там также висит интересная жанровая картина Геннадия Доброва «Прощальный взгляд». (Люся сразу подметила эту уважительность к картине). Но к этому времени появилось уже несколько упоминаний о «Прощальном взгляде» в разных газетах.
После этого начинается подготовка уже к республиканской выставке в Манеже. И «Прощальный взгляд» опять не хотят вешать. Мне некоторые советуют – напиши апелляцию Ткачёву Сергею Петровичу (он тогда руководил республиканским Союзом художников). Мне как-то не хотелось этого делать, ко мне и так относились не очень хорошо. Но потом подумал, что если после апелляции картину повесят, то это для меня будет важнее всего. И я написал апелляцию Ткачёву. Он велел картину повесить. Повесили. Но потом оказалось, что Ткачёв её плохо разглядел. Когда он подошёл поближе и увидел в руке у пьяницы топор, он говорит мне: сейчас комиссия придёт, ты возьми красочкой замажь этот топор. И всё. А если он тебе так дорог, то после выставки ты эту красочку сотрёшь скипидаром, и у тебя опять появится топор. – Я отвечаю: а зачем я буду его замазывать, если так задумано. Это же у него пьяный психоз, он допился до того, что ему уже не жалко ни жены, ни ребёнка. У жены рука поранена, забинтована, а ему пьянство дороже семьи, дороже всего.
Подошёл Сидоров, его заместитель. Ткачёв говорит: вот я ему советую топор замазать. Сидоров сразу поддержал: конечно, конечно! Пусть уберёт топор. Зачем топор? Нет, с топором нет, не будем брать.
Ну, время идёт, картина висит, я топор не убираю. Проходит несколько дней, выставка ещё не открылась. Ткачёв опять меня спрашивает: ты убрал топор? – Я говорю: да нет, не убрал.
Тогда Сидоров собрал группу из нескольких художников, которые в Манеже выставку готовили