«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2. Геннадий Добров
но рисунок этот посчитал неудачным. Можно мне тогда ещё раз её нарисовать? – Он отвечает: это было бы очень хорошо. Нарисуйте её. А в Волгограде просто возьмите интервью.
Мне дают деньги, оплачивают туда-сюда дорогу, проживание в гостинице, суточные – и вдруг я из совершенно нищего превращаюсь во вполне себя обеспечивающего гражданина. (Только, говорят, сохраните все билеты, чтобы потом можно было отчитаться.)
Я съездил в Волгоград, взял интервью в Волгоградском доме-интернате (сейчас совершенно забыл, как эту женщину звали). В общем, она рассказала мне, где она потеряла руки, как вернулась в родной Сталинград после войны, как шла по знакомым с детства улицам и видела город, такой же весь разрушенный и покалеченный, как и она сама. Я представил эту картину и вспомнил отрывок из песни военных лет:
Ветер печальную песню поёт,
Море безумно грохочет.
Город родной из тумана встаёт,
Сердце обнять его хочет.
Пусть обгорелые окна стоят,
Пусть почернел потолок,
Что же мне делать, не знаю, друзья,
Я не вернуться не мог.
В общем, это песня о солдате, который приезжает в свой разрушенный город. И вот так примерно эта женщина рассказывала мне о своих чувствах при встрече с послевоенным Сталинградом.
Я жалею только об одном – жалею о нелепом воспитании в художественной школе. В начале 50-х годов, когда ещё сохранились следы войны, на полях танковых сражений лежала разбитая техника, вся земля ещё кровоточила – нас учили штриховать фон за натюрмортом, учили складочки отделывать, закрывали нас какой-то громадной пеленой, чтоб мы не видели и не знали, что происходило совсем недавно. И мозг наш не развивался в этом направлении – чтобы поехать посмотреть, как-то это нарисовать – ведь детские впечатления самые сильные.
Да и потом в институте тоже как-то… Я бы мог поехать ещё тогда в те места, где гремела война. Почему всё прошло мимо меня? Мало того, что я не участвовал в войне по малолетству, так я ещё и после войны, можно сказать, ничего не видел. И был так воспитан, что как бы и не надо этого видеть. А когда я захотел увидеть, то уже почти всё застроили, подчистили, покрасили, и оставались лишь какие-то кусочки небольшие на память человечеству о недавнем военном времени. Так что я захватил уже последних людей, по которым война прошлась таким катком, что они насилу выжили. Как написал мой товарищ, поэт Слава Ананьев, когда посмотрел мои рисунки:
Вам случилось безжалостно выжить,
Половину себя потеряв.
(Это большое стихотворение, потом когда-нибудь я его прочитаю.)
Я, конечно, с удовольствием поехал в Петрозаводск, разыскал Серафиму Николаевну. Раньше на Валааме она жила на первом этаже, а там её почему-то поместили в психиатрическом отделении чуть ли не на шестом этаже. Я, не теряя времени, сел её рисовать. Она смотрела какой-то старенький телевизор, у которого сзади даже крышки не было, и все телевизионные