Добрый волк. Александр Содерберг
мне, София. Что эта жертва – у меня в голове. Но эта твоя манера всех примирять, делать вид, что ты выше противоречий… Есть в ней что-то нечестное.
Бринкман наморщила лоб, судорожно пытаясь понять.
– Раньше ты была другой, – сказала Ивонна.
– Раньше?
– До смерти папы.
София промолчала, ожидая разъяснений.
– Ты была открыта миру, радовалась жизни. Говорила без умолку, задавала много вопросов, ничего не боялась, наконец. Ты никак не хотела учиться завязывать шнурки – у тебя не было на это времени. Ты кипела жизнью и проводила много времени с папой. Я даже завидовала…
Теперь настала очередь Софии делать удивленные глаза.
– Завидовала? Мне или папе?
Ивонна покачала головой.
– Твоей свободе, твоему умению быть независимой. Но когда Георг ушел, ты изменилась. Ты окружила себя защитной оболочкой. Цена оказалась высока: со свободой пришлось расстаться.
Пожилая женщина схватила стакан с водой, поднесла к глазам и заглянула в него.
– И я ничем не могла тебе помочь, – продолжала она. – Я была слишком погружена в свое горе, чтобы заниматься нашей жизнью. И я многое разрушила в ней. Хотя ты – куда больше.
Гостья слушала. Теперь она начинала понимать, к чему клонит мать.
– И когда Давид заболел, – продолжала Ивонна (Давид был папой Альберта и мужем Софии), – ты снова замкнулась в себе, на этот раз скорее по привычке. А ведь он нуждался в тебе.
– У него была другая, – возразила София.
Ивонна кивнула.
– Я знаю. Тебе она причинила много боли. Но это было раньше…
– Для него сделали все возможное, – возразила Бринкман.
Мать пристально посмотрела на собеседницу и, покачав головой, прошептала:
– Нет, ничего подобного.
У Софии сжался желудок – неприятное ощущение. Мать продолжала:
– Давид хотел попросить у тебя прощения, но ты молчала. Это ты не пожелала с ним сблизиться.
– Чего ты от меня хочешь, мама?
– Давид умер, ушел. Болезнь поглотила его без остатка. А ты как будто не была готова к этому. Занималась своими делами, заботилась об Альберте… И при этом молчала. Ты оставалась наедине со своим миром, как будто боялась сделать что-то неправильно, если откроешься. Ты бежала в себя, создала себе алиби. Но ты страдала…
София сидела, опустив руки. Смотрела на сомкнутые в замок пальцы.
– А потом жизнь пришла к тебе сама, – продолжала Ивонна, – и твое горе хлынуло наружу. Ты до сих пор чувствуешь вину, я это вижу.
Бринкман невольно отшатнулась: слова матери неприятно поразили ее.
– Я никогда не любила его, – возразила она. – Но жизнь, которую он мог мне предложить, вполне меня устраивала. Я же не могла дать ему того, что ему было нужно, поэтому он и завел женщину на стороне. Это он пожертвовал мной. Я лгала Альберту, принимала неверные решения. Подвергала других опасности ради того, чтобы защитить себя. Я вела себя как эгоистка.
С этими словами София подняла глаза на мать.
– Так