Панцирь великана. Томас Энсти
к тому же буду далеко.
– Я сделаю все, что могу, – отвечал Марк. – Что это за книга?
– Я уже сказал, что это роман. Право не знаю, как описать вам подробнее: это…
– О, не трудитесь, – перебил Марк, – я сам прочту. Какое заглавие вы ему дали?
– «Волшебные чары», – отвечал Голройд, неохотно открывая то, что было так долго его тайной.
– Это не светский роман, я полагаю?
– Нет. Я мало бываю в свете.
– Напрасно; многие были бы весьма рады познакомиться с вами.
Но что-то в тоне Марка говорило, что он сам не уверен в том, что говорит.
– Неужели? Не думаю. Люди вообще добры, но они рады бывают видеть только того, кто умеет позабавить их или заинтересовать, и это вполне натурально. Я не могу похвастаться тем, что очень занимателен или интересен; во всяком случае теперь поздно об этом сожалеть.
– Вы не собираетесь, однако, жить пустынником на Цейлоне?
– Не знаю. Плантация моего отца находится в довольно пустынной местности острова. Не думаю, чтобы он был очень короток с соседними плантаторами, а когда я уезжал оттуда ребёнком, у меня было ещё меньше друзей, чем здесь. Но у меня там будет пропасть занятий, пока я ознакомлюсь с делом, как отец, по-видимому, желает.
– Он прежде не располагал иметь вас при себе?
– Он сначала желал, чтобы я занялся адвокатурой в Коломбо, но это было вскоре после того как я кончил курс, и тогда я предпочёл попытать счастья в Англии. Я ведь второй сын, и пока был жив мой старший брат Джон, меня предоставляли на произвол судьбы. Вы знаете, что я уже раз ездил в Коломбо, но не мог поладить с отцом. Теперь же он болен, а бедный Джон умер от дизентерии и он там – совсем один, а так как у меня тут нет никакой практики, то мне неловко отказаться приехать к нему. К тому же меня ничто здесь не удерживает.
Они шли через Ротен-Роу, когда Голройд говорил это. Вечер уже почти наступил; небо стало светло-зелёное; из южного Кенсингтона донёсся звон колокола, призывавшего к вечерне.
– Не напоминает вам этот колокол кембриджские времена? – спросил Марк. – Мне представляется будто мы идём после речной гонки и это звонит колокол нашей церкви.
– Я бы желал, чтобы это было так, – отвечать Голройд со вздохом: – в то время хорошо жилось, и оно никогда не воротится.
– Вы в очень унылом настроении духа для человека, возвращающегося на родину.
– Ах! я, видите ли, не чувствую, чтобы это была моя родина. Да и меня никто там не знает, за исключением моего бедного старика отца; мы там почти как иностранцы. Я оставляю здесь тех немногих людей, которые мне дороги.
– О! все наверное устроится, – рассуждал Марк с тем оптимизмом, с каким мы относимся к чужой будущности. – Вы наверное разбогатеете и скоро станете или богатым плантатором, или выборным судьёй. Там всякий должен составить карьеру. И друзей вы там легче приобретёте, нежели здесь.
– Я бы желал сохранить тех, которые у меня уже есть, – отвечал Голройд, – но, очевидно, надо покориться судьбе.
Они дошли до конца