Листья на ветру. Французская проза. Франсис Жамм
для созерцания, и, если провести, к примеру, исследование разделения духовного добра и зла, это потребует иногда более достоверной проверки святости?
Какую часть следует отдать воображению в произведении, построенном, например, Катариной Эммерих – демоническому вдохновению в жизни Марии, матери распятого Иисуса?
Здесь остаются вся широта, весь суд авторитета церкви.
Но с поэтом мы приходим в самые туманные области, которые не предполагают полного решения проблемы. Вот почему мы оцениваем подобные произведения, согласно их относительной значимости, не объявляя их в качестве последней инстанции, зная, что, небольшая разница, большая или меньшая, не всегда приведет к серьезным последствиям.
Однако особенно целесообразно так поступать в скромной области поэзии самой простой, где классификация необходима:
Поэта, подчиненного духу зла;
Поэта, который в своей экспрессии еще не содержит прямой похвалы Богу, прославления его, по меньшей мере, его произведения, его Творения;
Поэта, который либо в описании природы, либо в показе воздействия чувства, любви, например, постепенно поднимается к сакральному трепету, когда мы чувствуем мгновениями, если бы я мог так сказать, дрожь Бога, ветер ангельских крыльев.
Поэты, посвященные исключительно злу, – не будут настоящими поэтами – я не смогу назвать никого. А что же добро? Поэты принадлежат добру мистически, но во всех других смыслах, чем те, которых мы назвали бы частью этого понятия. Они выходят в демонологию, в оплодотворение и одержимость дьявольской властью.
Среди описанных поэтов необходимо осмыслить многочисленную группу поэтов-античников и добрую плеяду поэтов-романтиков. Конечно, Теокрита, Виргилия, Ронсара, Мюссе так легко не записать в наш перечень. Но иногда даже пространство их язычества, мистическое чувство обнажается, очищается вдохновением. Разграничение часто бывает трудным.
Последние, но самые великие в нашем мистическом эссе, породы Данте, Сервантеса, Ламартина, Верлена «Sagesse» и Клоделя. Не все достигают вершин этих мастеров. Но большинство из них превосходны, чьи листы разрозненны и рассеянны. Самые прекрасные шедевры, без сомнения, не были сформулированы теми, чья слава коронована зеленым лавром. Вы иногда мечтаете о склепе, в котором уснут самые великие стихи, которые Бог один узнал?
Там сойдутся ангелы и человеческие тени. У одного из них, Ковентри Патмора13, я возьму взаймы короткую страницу, которая показывает несказанную связь, где ночь соединяется с зарей, и Небо – с Землей:
«Мой маленький мальчик (в задумчивом взгляде его глаз, в движениях, словах и спокойных манерах – большая личность) в седьмой раз ослушался моей воли; я его побил и бессердечно не вернулся, чтобы обнять; его мать, которая была терпелива, умерла. Испугавшись, что печаль помешает ему уснуть, я отправился взглянуть на него в постели и нашел глубоко спящим, с пульсирующими веками и ресницами, еще влажными от пролитых слез. И я обнял его, оставив вместо детских слез мои собственные. А на столе, у изголовья, своими руками он выстроил
Ковентри Патмор – британский поэт и литературный критик. См. «Les joujoux» (в переводе на французский Поля Клоделя). https://fr.wikisource.org/wiki/Poèmes_(Patmore)