От первого лица. Виталий Коротич
же, надо щадить людей, но критерии такого щажения мы должны определять весьма аккуратно. Во всяком случае, не одна тайная полиция должна решать, кого из своих агентов она сдаст общественности на расправу, а кого пощадит. Ведь в стране, где несколько миллионов человек репрессировали, сколько же было доносчиков и палачей!
Ах, какая страна была! Мораль ничего не значила, профессия не имела значения, законы не выполнялись! Не было больше таких стран и, надеюсь, никогда не будет.
Мое литературное поколение было сиротским. Что ни говорите, но в то время, когда мы начинали в литературе, могли работать в ней Гумилев и Булгаков, Маяковский и Мандельштам. Зощенко, Тычина, Ахматова могли быть совсем другими – здоровыми и непугаными. Можно только догадываться, как бы развивалась культурная жизнь, выживи многие из этих людей. А еще Мейерхольд и Курбас, Таиров, Михоэлс, Табидзе – могу называть и называть имена.
Вместо этих людей нам подсовывали в учителя разную шпану, создавали придворные творческие союзы, насаждали подконтрольное мышление. А во многих республиках, особенно в моей родной Украине, мышление еще и пригибали, унижали, провинциализировали. И тогда-то начинались легенды. Мы придумывали себе замечательных предшественников, идеализировали их, забывали, что те, не дожившие, тоже были люди как люди, со всеми недостатками и слабостями. Мы противопоставляли их навязанной нам чиновничьей литературной шпане, и последние из выживших мудрых стариков помогали нам в этих придумках.
Помню, как я расспрашивал Миколу Бажана про Хвилевого, украинского прозаика и общественного деятеля, смолотого в эпоху репрессий. «О, – рассказывал мне Бажан, – эти люди умели то, чего никто теперь не умеет! Помню, сидели мы с Хвилевым в харьковском цирке и смотрели выступления гимнастов под куполом. «Сейчас она упадет», – сказал мне Хвилевой. Гимнастка прыгнула, не дотянулась до ладоней партнера и рухнула на арену…»
Бажан был одним из немногих выживших Учителей, он все видел, он понимал, какие гимнасты падают и когда. Но подстраховать чаще всего не мог. Наше литературное поколение было сиротским, без дедушек-бабушек и без многих родителей. Мы их себе сами выдумывали, как приютская ребятня, играли в них и верили, что все еще будет по-человечески.
Глава 5
В молодых государствах стены увешивают портретами вооруженных усатых предков. Это так заведено: новых достижений еще нет, враги, как положено, окружили отовсюду – вся надежда на них, усатых предтеч, живших замечательно и побеждавших кого угодно. К таким портретам в послесоветских странах надо еще привыкнуть, потому что в течение десятилетий нас приучали жить вообще без предков. В личном плане – это уж точно. Поколения на два-три еще можно было что-нибудь о себе знать, но дальше у всех, кроме потомственных профессиональных нищих, могли возникнуть подозрительные социальные корни, а то и нежелательные национальности.