Альфонсина Сторни. Потерянная нежность. Павел Алешин
был бы птицей, к сладости летящей,
и много женщин было у кого,
кто знал бы о чужих краях, цвели бы
слова чьи на губах, благоухая:
вот участь сельвы девственной под ветром…
Хочу любить его сейчас. Спокоен
и мягок этот вечер, словно мох.
Мой рот и пальцы тонкие трепещут,
и косы расплетаются мои.
Неясный слышу шум… и вся земля
так сладостно поет… И вдалеке
леса, обремененные венцами,
ручьи, из берегов своих что вышли,
чьи воды в землю проникают так же,
как и мои глаза в глаза другие,
завороженно грежу о которых…
Но солнце
уж опускается с высоких гор,
и птицы все в укрылись гнездах, вечер
вот-вот умрет, а он – так далеко…
как солнце, что уходит в никогда
и оставляет здесь одну меня —
с дрожащими устами, с истонченной
душой, надеющейся на любовь,
благодаря которой становлюсь я
и нежной, и прекрасной…
Потерянная нежность
Если с пальцев моих беспричинная нежность
вдруг слетит, если с пальцев моих… то ее,
эту нежность потерянную, с дуновеньем
эту нежность бесцельную, кто подберет?
Я могла бы любить в эту ночь бесконечно,
я влюбилась бы в первого встречного, но —
никого. Одиноки цветущие тропы.
Ветер нежность все дальше и дальше несет…
Если вдруг поцелуют в глаза тебя, путник,
в эту ночь, а в дыханье ветвей – забытьё,
если пальцы твои вдруг рука мимолетно
вдруг возьмет и отпустит, сожмет, пропадет,
Если руку ту, губы те ты не увидишь,
поцелуй если ветра виденье – и всё,
ты, о, путник, глаза чьи бездонны, как небо,
моей нежности в нем распознаешь полет?
Зарезанные слова
Зарезанные слова,
упавшие с моих губ
нерожденными;
невинные и задушенные,
не увидевшие солнца;
отягощенные желаньями
и переполненные ими…
Изказившие мои уста,
что хотели явить вас,
ставшие омутом пустоты
при паденьи…
Отделенные от моего небесного меда,
сжавшиеся в себе,
в цветущих венках.
Я обескровлена вами
– нерожденными —
сетями самого дальнего и самого близкого,
полумесяцами,
истощенными рыбами,
бескрылыми птицами,
свернувшимися змеями…
Не ведай прощенья,
сердце.
Воля
Опьяненная бабочка,
вечер
кружил над нашими головами,
сужая свои белооблачные
круги,
стремясь к острой вершине
твоих уст,
возвышавшейся напротив моря.
Земля и небо
умирали
в зеленой