Альфонсина Сторни. Потерянная нежность. Павел Алешин
лазурных
увлажняет
мои жаждущие губы.
Реки крови
текут с моих рук,
чтобы запятнать
лица людей.
К кресту времени
пригвождена я.
Шум отдаленный
мира, порыв горячий,
испаряет пот
на лбу моем.
Мои глаза, маяки горечи,
высекают таинственные знаки
в пустынных морях.
И, вечное,
пламя моего сердца
поднимается спиралью
освещать горизонт.
Горный хребет
Невидимая рука
ласкает безмолвно
грустную мякоть
катящихся миров.
Кто-то, кого я не понимаю,
смягчает мне сердце
нежностью.
В августовском снегу
раскрывается солнце —
ранний бунтарь —
цветок персикового дерева.
Распростертая на охровом лезвии
горного хребта,
замерзшая
женщина из гранита
кричит ветру
о боли своего пустынного лона:
Лунные
бабочки
ночью
сосут
ее груди
замерзшие.
И на моих веках
растет, более древняя,
чем мое тело,
слеза.
Портрет Гарсиа Лорки
В поиске внутренней силы
лобная
область смещается
вправо
и влево.
И в завихрении
лицевом
устанавливается
занавес с того света,
выгибаясь и расширяясь.
Животное
воет из носа,
намереваясь обрушиться,
разъяренное.
Грек прорывается
из очей его отдаленных.
Грек,
что заглушает, обвивая
андалузские холмы
его скул
и трепетную долину
его рта.
Гортань его скачет
из пределов своих,
требуя
полумесяц-наваху
вод остроконечных.
Разрежьте ее,
с севера на юг,
с востока на запад.
Пусть летит голова,
голова одинокая,
раненная волнами морскими,
черными…
И с висков завитки сатира,
пусть опадают,
словно колокольчики
на лицо —
античную маску.
Заглушите в ней
музыку леса,
пещерную,
укрытую
в носовых катакомбах.
Освободите его от нее,
и от рук его нежных,
и от землистого тела.
Но только разломите в ней,
перед тем, как запустить
в пространство,
дуги бровей его – мосты меж океанами —
Атлантическим
и Тихим.
Чтобы там, где глаза, —
корабли блуждающие,
кружились,