Примавера. Ирада Вовненко
мастерской совсем продрогший. Смеральда старалась использовать каждую крошку и часто пекла печенье из бобов.
– Сегодня так холодно было. – Мариано причмокивал от удовольствия, отламывая кусочек печенья. – Наверное, самый холодный день зимы. Представляешь, я шел через городскую площадь и увидел старую женщину, одетую в какие-то лохмотья, очень простую, она плакала и дула на озябшие пальцы, все никак не могла вытащить монеты из кошелька. Я заплатил за нее булочнику и отдал ей свои кожаные перчатки. Ты не сердишься, дорогая?
Смеральда подошла к мужу и поцеловала его в висок.
– Я не сержусь. Я горжусь тобой. – Смеральда очень похудела за это время, и от этого черты лица заострились, выдавая следы усталости и не отступающей тревоги.
Но Сандро не помнил этого. Ему было всего три года, и страшная картина того, как город весь увял и почернел из-за чумной заразы, стерлась из его детской памяти, а река успела вновь обрести свою природную силу и чистоту. Она уверенно расстилалась гладью, приковывая к себе взгляд. В ней, словно в зеркале, отражались крыши и фасады, расплывался целый город. С того момента, как чума чуть не опустошила город, прошло более девяти лет, и тринадцатилетний Сандро часто уходил к реке, медленно прогуливаясь вдоль берега. Особенно ему нравилось выходить к Арно по вечерам. В это время зажигались огни, и город погружался в тишину – смолкало даже воркование голубей, которых было так много во Флоренции. Днем Алессандро утомлял рокот праздной толпы, мешавшей ему мечтать. Он ждал сумерек и сливался с вечерним одиночеством Флоренции, которая утешала и одновременно просветляла. Узкие переулки манили своим глубоким, немым выражением. Глухие голоса и шаги прохожих рассказывали свои истории и увлекали за собой.
Глубокие воды реки странно манили к себе юношу и поглощали его мысли, словно околдовывая. Душа его томилась. Кто он в этой жизни? Хотелось понять свое предназначение. Ведь для чего-то он появился на этот свет? Слезы страха и предчувствия катились по бледному лицу.
Сандро постепенно открывал и познавал крикливый шумный мир, мир площадей и улиц, церквей и переулков, где прохожему трудно было разойтись с всадником, не коснувшись того своим платьем. Запоминал во всех нюансах, а потом рисовал лица встретившихся людей. Людей, которые всегда спешат и спорят друг с другом. А кто-то мог спокойно вылить помои из окна или с балкона, обдав прохожего всеми возможными нечистотами. Это тоже была его Флоренция, меняющая свое настроение и одежды, оставаясь при этом неизменно родной и любимой. Он шел по неровным камням мостовой, иногда добирался до городских ворот и выходил за пределы города, по узким тропинкам поднимался на живописные холмы, раскинувшиеся вдоль тракта. С другой стороны дороги тянулись оливковые сады, и он вдыхал их глубокий аромат, словно очищаясь. Флоренция казалось ему совсем другой, когда он смотрел на нее со стороны, она не была разобрана на отдельные гонфалоны, словно яркие