Нечаянный рай. Путешествие к истокам (сборник). Павел Кузнецов
с себя всю муть, что еще не отстала после города. И на берег ты выходишь новым Адамом, очищенным и преображенным.
Скорость и вода – все, что нам осталось в этом мире.
Поэтому, как бы мы не ругали технику и ее некрофильский характер – автомобиль в стране с бесконечными горизонтами приобретает черты вполне сакрального объекта. Он позволяет преодолевать вековечный ужас неподвижности, дает магическую власть над необозримыми пространствами, распыляющими и подавляющими затерянного среди них маленького человека.
P.S. Как это ни странно, из автомобиля психологически даже звонить легче – особенно, если разговор предполагает возможный конфликт, стресс или нечто подобное. Неприятный звонок – и ты бросаешь трубку, нажимаешь на «газ» и мчишься вдаль. Что-то осталось, но главное – почти забыто. Ты уже в другой реальности.
Либерализм и демоны русской революции
И за мною не токмо, что драная голытьба, А казной – расшибусь, Вся великая, темная, пьяная. Окаянная двинется Русь…
С исторической точки зрения на русское язычество можно взглянуть совсем по-другому.
Либерализм возник в Британии, своим происхождением он обязан родовому поместью gentleman’a и регулярному английскому парку.
Если ехать на псковщину из Питера по киевской трассе, то верст через пятьдесят в селе Рождествено по левую сторону на холме возникнет обветшавшая усадьба (недавно, впрочем, сгоревшая и частично отстроенная заново) с остатками роскошного парка – бледный призрак несчастного российского либерализма. Когда-то в этих благословенных краях между фамильным имением баронессы фон Корф и усадьбой Рукавишниковых появились побеги отечественного «конституционно-демократического» свободомыслия и здорового индивидуализма, которые Владимир Дмитриевич Набоков со товарищи столь упорно пытались привить российскому «соборному» дичку. Все источники рисуют необыкновенно благородный образ: просвещенный барин, бережно обращавшийся со своими крестьянами, богач, англофил, денди, в недавнем прошлом близкий ко двору, мужественно защитивший в 1922 году в Берлине апостола либерализма Павла Милюкова, был, в своем роде, «умеренным революционером», всячески демонстрировавшим неприятие самодержавной власти. «Став одним из лидеров конституционно-демократической партии, мой отец тем самым презрительно отверг все эти чины, которые так обильно шли его предкам. На каком-то банкете он отказался поднять бокал за здоровье монарха – и преспокойно поместил в газетах объявление о продаже придворного мундира», – не без гордости напишет в «Других берегах» Набоков-сын, столь презиравший всякую «политику», «союзы», «партии» и глуповатое революционное фрондерство, но в ностальгической истоме прощавший это своему отцу. Его роскошный особняк на Большой Морской в Петербурге (вокруг него всегда вертелись «назойливые, но безобидные шпики») становится мозговым центром кадетской