Круги и треугольники. Георгий Балл
Евсеевна закричала:
– Поглядите на нашу Адолию, каким цветочком расцвела, да какие ручки полненькие, да какие щечки, да сама как игрушечка – дамочка, а глазки, извините, я бы скушала эти глазки…
– Есть кому любоваться, понимаете ли, уважаемая Мирра Евсеевна, – оборвал ее щебетание Василь Васильевич.
– Смотрите! – заволновалась Нина Федоровна.
На белом платье нашей невесты дали новые побеги розы. И что поразительно! Не только бумажные цветы проснулись, а уже рядом пробились и голубые подснежники, и желтые одуванчики…
– Чудо! – не очень смело крикнул мусорный мужичонка Шурик.
– Чудо! – подхватили мы все. А весна все смелее, обходя далеко стороной политические нистатины и антистатины, и, как у нас, то есть в Сажино, говорят, без телевизионного мудохвостия, таранила воздух, даже не глядя ни в какие интернетовские сайты, никелировала его до нужного просмотрового блеска.
И это было хорошо.
И все мы освобождено вздохнули, распахнутыми ноздрями втягивая освежающий, но пока еще морозный, кружевной весенний первокрик.
– И-и-и, – вдруг заплакала Мирра Евсеевна, – я гляжу на Адолию и вспомнила свою жизнь, побитую молью.
И чтоб скорее убрать грусть, композитор Араб-оглы кивнул хору, а хористы тут же подхватили:
Хмель, мой хмель, веселая голова,
Веселая голова, широкая борода,
Закрутись, мой хмель, вкруг точиночки,
Вкруг точиночки, что не гнется, а поет,
Что не гнется, а поет…
Затем хор по указанию композитора Араб-оглы вернулся к теме зарубежной поездки: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, назовешь меня чужой…»
Жаль, что время уж готовило беду, да случилось все не морозной зимой, а этой весной. Как и положено, Адолия прошептала: «Надо, мой милый птиц черноносый, немножко шпацирен, гулять окрестности, и солнце зовет посмотреть, все ли там в порядке с нашей дырой …» И народ наш мудро свидетельствует: «Как в воду глядела». В ту же минуту злоумышленная черная тень чужой птицы ударила по нашему свадебному столу с такой силой, что кто-то из хористов грубо пролил стакан с водкой, не донес до рта. Такого в Сажино еще не бывало. И Адолия увидела черную птицу, которая спускалась все ниже, и Англичанин, увидев птицу, с большой торопливостью допил водку, прогортанил свое «Sorry» и поднялся с солнечным ветром навстречу черной птице, и подполковник Никоноров, что больше молчал в зимний период, теперь сказал: «А не жена ли это его прилетела?»
«У…у…уу…у…него…тта…тм де…еети остались», – уверенно, как всегда спотыкаясь и путаясь в словах, сказал Гриша Балкин, и мы все стали наблюдать за птицами, и вдруг наш Англичанин махнул крылом Адолии и полетел в сторону площади, и мы выскочили из-за стола и побежали туда, к площади, и успели увидеть, как наш Англичанин взмыл вверх к бескрайнему свету неба и вдруг, прижав к себе крылья, солдатиком ринулся вниз, все ближе, все ближе, и упал в дыру.
– Господи, упокой его душу, – вздохнула Нина Федоровна, а сестры Вера, Надежда