Экслибрис. Ояр Вациетис
слов условлено,
есть призвание
твое и суть;
и всеми голосами
твоему кворуму
сделка на мосту повелевает:
будь!
И мы сотрем паутину,
рутины патину
вдвоем на пороге,
чисты и просветленны
в лето войдем
трепетно, как
если бы нас ожидали
боги.
Вечное это лето –
божественно,
взгляни,
как облако реет гордо,
войдем с тобой,
вольный мужчина
и вольная женщина,
а вовсе не гонимые алчбой
оторвы.
Алчбой гонимые перекати-поле, оторвы,
доля их жизнь или кошелек.
И не облачные нимбы реют гордо,
но ореол мученика,
уготованный лету.
И, стоит мне молча
трусливо
позволить
всем этим лес жечь,
зверя бить,
воду мутить,
то уже и нами
не рожденным
детям по золе к лету
// своему придется ползти.
Лето ждет
тенью мертвой, саваном
черемухи
над падью в омуте.
– Надо бы,
надо бы вам наскрести вот
столько
жалости, чтобы
обо мне вспомнить!
Мое лето,
вечное лето
пра- и прапрадедов,
пра-, прапрабабушек,
правнуков, правнучек,
океан безбрежностей
моих, ты
вечное лето,
не смей о смерти!
С тобой умрут
все былые, грядущие, сущие
нежности.
И у земли разорвется
сердце.
Всё впору
Ребенок и голубь.
Охота.
Попусту – знают оба.
Мне впору такая охота.
Мне всё впору.
Яркая оплеуха солнца
на ящике мусорном.
Впору.
Не знаю,
куда их суну,
но впору тот запах,
тот шорох,
что воровато лезет мне в ноздри:
– Знаешь, а снег тает. –
И та, уходящая
вдаль аллея с вечностью
заподлицо.
И даже вечность,
что через дорогу бережно дедок
несет как яйцо.
Всё впору.
Вот-вот мне придется сотворить мир.
А у меня, как назло, пока нет
ни запаса пиломатериалов,
ни тех семи дней,
что были у Бога.
«Есть у меня дикорастущего…»
Есть у меня дикорастущего
злака свобода
посреди этой ночной пустыни.
Корни рвутся
к подземным истокам,
голова – сквозь облако.
У ног –
озаренные звездами простыни.
Есть у меня неприрученного
зверя свобода,
посреди полночного города.
Одни тени заставляют
бесшумно