Феномен русской культуры Серебряного века. Ирина Анатольевна Биккулова
приговорены 1102 человека, в тюрьмах к началу 1908 года – 200 тысяч человек. Россия протестовала, Лев Толстой заявил: «Не могу молчать!», Леонид Андреев в «Моих записках» называл жизнь – тюрьмой; по словам Короленко, бытовым явлением стали истязания и казни.
Чуть ли не ежедневно запрещались собрания, газеты и журналы. Многие были напуганы, особенно те, кто приветствовал революцию. К. Бальмонт, М. Горький уезжают за границу. И не они одни. А.И. Куприн писал, что наступили дни усталости и общественного отупения.
Столыпин негласно поддерживал и черносотенские погромы. Под лозунгом «Россия для русских!» «Союз русских людей» и «Союз Михаила Архангела» боролись с невиданным размахом не только с бастующими, но и с так называемыми инородцами, а заодно и с «интеллигентской швалью». Б. Лившиц пишет в своих воспоминаниях об «отрогах столыпинской ночи» в Киевском университете: «Киев в ту пору был оплотом русского мракобесия, цитаделью махрового черносотенства… Члены монархической организации „Двуглавый орел“, студенческого филиала „Союза русского народа“… были полновластными хозяевами положения. На лекции они приходили вооруженные до зубов, поблескивая никелированными кастетами, вызывающе перекладывая из кармана в карман щегольские браунинги, громыхая налитыми свинцом дубинками. И все это благодаря попустительскому отношению университетских властей» (17, с. 59–60).
Страна переживала кризис. У реформ Столыпина, в частности, самой его известной аграрной реформы, были безусловные положительные результаты (не случайно Витте в освоении этой идеи заявлял свое право первенства). Но существовали и проблемы. Во многом аграрный вопрос решался без особого успеха, насильственно, путем грубого принуждения. Игнорировались особенности крестьянской жизни, в том числе органическое тяготение к одному, среднему семейному и хозяйственному уровню. Большинство крестьян держались за привычную общину, откуда их выталкивали угрозами, арестами, ссылкой и казацкими нагайками.
Разгон Второй Думы в 1907 году, фактически государственный переворот, знаменовал абсолютный конец первой русской революции. Кстати, в советской историографии с ее «романтическим» подходом к революции, 1906, 1907 годы принято называть «глухими годами реакции». Сегодня, как кажется, более подходит другое слово – «безысходность». Чуткий Александр Блок в 1907 году пишет:
Меня пытали в старой вере.
В кровавый просвет колеса
Гляжу на вас. Что – взяли, звери?
Что встали дыбом волоса?
Глаза уж не глядят – клоками
Кровавой кожи я покрыт.
Но за ослепшими глазами
На вас иное поглядит
(11, с. 71).
Атмосфера в стране сгущалась, душами завладевала тоска, тотальный цинизм и неверие, росла волна самоубийств. При этом – скажем риторическую и сакраментальную фразу – жизнь шла и, как пишет И. Лукьянова: «…удивительным образом… сочеталась с феноменом Серебряного века в литературе и искусстве