Не родит сокола сова (сборник). Анатолий Байбородин
в середине хоровода. Когда девчоночий визг спал, послышался истошный вопль Маркена, то вспыхивающий, то пропадающий – это уже Викторка с Танькой зажали Маркена и – будто клокчущую курицу, не ко времени надумавшую парить яйца, выводить цыплят, – окунали в озеро с головой, не давая, бедному, путем отдышаться. Тяжелехонько бы пришлось Маркену, если бы на помощь не подоспели Радна с Сохатым. Они захлестали по воде ладошками, окатывая Викторку с Танькой, и те опомнились, утихомирились, оставили в покое измученного Маркена, который уже так матерился, что и самый заскорузлый мужик диву бы дался.
Пашка лег на спину, кинув руки в изголовье, и стал обморочно, сквозь опущенные ресницы скрадывать низко кружащего коршуна, – похоже, высмотрел в приозерной ограде цыплят ли, утят ли, – и опять припомнилась парнишке жутковатая сказка про небесных удильщиков, отчего он тут же беспокойно глянул на братьев. Серьга с Петькой, искупавшись, нашли себе доброе заделье, – оттопырив голые заднюшки, посмеиваясь, покряхтывая, засыпали песком ребячью одёжу.
– Коршун, коршун, гузо сморшил! – Пашка привычно подразнил варнаковатую вещунью и, поднявшись, отряхнув песок с трусов, крикнул в озеро:
– Сохатый! Эй ты, Сохатина, вылазь!.. Смотри за пацанами… – Он хотел было прибавить «чтоб коршун не утащил», но смекнул, что пустое. – Сохатый, я пошел… Серя, одень фуражку, кому говорю! Опять бошку напечет…
Серьга даже ухом не повел, и тогда Пашка отсыскал кепчонку, вытрусил из нее песок и напялил на Серьгину голову, затем, подумав, надернул до самого носа. Парнишка тут же сел на песок, захныкал и стал обеими ручонками, ухватившись за козырек, снимать тесную кепчонку.
– Не снимай, понял, – погрозил ему кулаком брат. – И в воду не лезь. И ты, Петух, еще в воду сунешься, шею отверну.
У Пашки зародилась в голове хозяйская мыслишка, и, еще раз окликнув Сохатого, заставив его присматривать за ребятами, побрел в сторону бродничавших рыбаков.
VIII
По песку ползли крылья бродника, и в ячеях среди блескуче зеленого шелковника, бурой листовой травы и жидкой тины, как в ознобе, дрожали редкие окуньки, а квелые против окуня чебаки уже засыпали, безжизненно волоклись по песку, растопырив красные перья, взблескивая и зеркалясь на солнце боками; и только щучки-шардошки отчаянно бились, подпрыгивали на песке, разевая зубастые пасти. Два рыбака, молодой и бывалый, вытягивали крылья бродника, проваливаясь незагорелыми, жилистыми ногами в глубокий песок, при этом азартно косились в сторону мотни, высматривая там рыбу, даже и не отмахиваясь, не отдуваясь от черно облепившей мошки. Переговаривались изредка, почти шепотом, точно боясь спугнуть рыбу да и сам фарт.
– Дядя Митя, чайки вьются в небеса, жди от моря чудеса, верно? – тихонько засмеялся молодой.
– Не сглазь – шикнул на него бывалый.
Пашка знал, что рыба в мотне, пузырящей воду под самым берегом, а в крылья залетает редкая, одуревшая с испуга, и готовил майку под мешочек: затянул лямки узлом, для пущей прочности смочил узел водой. Теперь ему нужно было подсобить рыбакам, а вернее, выказать услужливый вид, и жареха