Так случается всегда. Эми Хатвани
что ты надумала сделать, – говорит Тайлер, искоса посмотрев на меня. Его зеленые глаза останавливаются на оружии, которое я держу.
– Просто поезжай дальше, – отвечаю я, глядя на длинное прямое шоссе, простиравшееся впереди.
Я была одна в доме тем вечером, когда стащила у отца со стола ключ от сейфа. Я стояла в его кабинете, ощущая холодную сталь в руке и говоря себе, что, когда я захочу разобраться с Тайлером, пистолет поможет мне оставаться сильной. Он напомнит мне, что, в отличие от той ночи, когда он изнасиловал меня, теперь я хозяйка положения. Я хотела, чтобы ему стало страшно. Чтобы его тело содрогнулось от ужаса, такого же, какой он заставил меня испытать тогда, в июле. Чтобы его охватил леденящий холод, чтобы его тошнило, чтобы он стал мечтать о том, чтобы все, что бы я ни задумала сделать с ним, произошло как можно быстрее. На самом деле это была глупая идея, потому что он не сможет почувствовать того, что ощущала я той ночью. Я не смогу отобрать у него то, что он отобрал у меня.
Я испытываю легкое головокружение, чувство, которое мне так нравилось прежде, но которое сейчас кажется осточертевшим. Я не могу выбросить из головы подробности той ночи. Битком набитый зал. Запах алкоголя и пота. То, как я танцевала. Количество выпитых рюмок текилы. И как Тайлер повел меня наверх. И даже в те редкие мгновения, когда мне удается забыть обо всем этом, мое тело продолжает помнить. Оно помнит, поэтому все повторяется снова и снова.
Я стараюсь сосредоточиться на том, что будет дальше. Я хочу заставить Тайлера отвезти меня в наш загородный домик на берегу реки Скайкомиш. Наши семьи отдыхали там вместе не один раз. Мы ездили туда по выходным весной, потом на уик-энд в День поминовения[7] и по меньшей мере на целую неделю летом. Мы подолгу ходили по лесу, а по вечерам разжигали костер и, сидя у костра, рассказывали страшные истории с привидениями. В доме не было ни электричества, ни воды. Это был бревенчатый двухэтажный дом с камином и уборной во дворе. Он находился в часе езды от цивилизации и достаточно уединенно, чтобы никто не мог услышать выстрела.
– Мне так жаль, – шепчет Тайлер. – Если бы ты могла…
– Могла что, Тайлер? – подняв голос, отвечаю я. – Простить тебя? Да будь ты проклят!
Даже выкрикнув это, я с трудом могу поверить, что это с ним я так разговариваю. Что Тайлер, тот мальчик, который после школы сидел рядом со мной в больнице три месяца кряду, заставляя меня смеяться и делая все возможное, чтобы я снова захотела жить, теперь был причиной того, что мне хочется умереть.
Я снова вспоминаю тот день, когда он пригласил меня на выпускной бал. Даже в самое мрачное время, когда я была под замком в больнице, меня не оставляло чувство восторга, что я буду одной из очень немногих второкурсниц, приглашенных на выпускной бал. И это чувство поддерживало меня, когда я была вынуждена ходить на групповое лечение и на занятия с психотерапевтом, Гретой, чья работа заключалась в том, чтобы помогать мне поправиться.
– Что так пугает тебя в еде? – спросила она меня в самый первый раз, когда я встретилась с ней.
Это была светловолосая, крепко сбитая немка с сильным
Национальный день памяти США, отмечающийся ежегодно в последний понедельник мая.