Счастливы по-своему. Татьяна Труфанова
«БМВ» хотел подарить! Да, я впахивал, у меня не было времени на сюси-пуси, но я для этого паршивца, пардон… И для внука тоже. Звоню: нужны деньги? Только скажи, Степка! На что тебе? Люлька с подогревом? Подгузники от кутюр? Пожалуйста. Нянька со знанием трех языков? Будет! – (на этих словах Юля вздрогнула и вонзила в Степу кинжальный взгляд) – Эй, але! Кому нужен отец-миллионер? Дать объявление, что ли?
Больше всего в этот момент Степе хотелось, чтобы его отец провалился сквозь землю – или хотя бы туда, где он обретался последние двадцать лет. А Юля сидела как оглушенная, запустив пальцы в темные кудри.
– Мы хорошо отдохнули на Соловках, но почему ты ни слова мне?.. Про отца и прочее, – тихо спросила она мужа. – И Канада эта…
– Все, у меня голова болит! Да! – встал Степа. – Точно грипп. Спать! Спать-спать.
Ни на кого не глядя, он подошел к столу и потянулся к налитому стакану, но Богдан быстро выдернул его. Коньяк плеснул на стол, и пахнуло крепким ароматом.
– Э, нет! – воскликнул он, держа стакан на отлете. – Подождешь, болезный. Нет, рассудите, Юля, разве так нужно встречать гостей? Мол, приперся, блудный отец, иди отсюда… Эх!
Лицо Богдана скривилось, от обиды он отвернулся…
– Меня – блудным отцом назвал! – с надрывом сказал он, а затем, словно впервые заметив стакан в своей руке, поднес его к губам и выпил одним духом.
Юля и Соловей-младший замерли. Через остекленевшие глаза Богдана прокатилась какая-то волна, он весь поплыл, и лицо его, секунду назад горевшее гневным огнем, стало мягоньким и дурашливым.
– Сидите как сычи! – фыркнул он от смеха. – Нельзя к вам сюрпризом приезжать, скучные вы люди. Завтра приду без сюрприза. Пойдем в парк. Шашлыки, карусели, внук порезвится на травке… Кстати, где мой внук?
– Он спит, – быстро ответил Степа.
– Жаль. Да, маму возьмем, все вместе, семьей посидим… Степка, я уже не помню, я тебя на каруселях катал?
– Ты? В те годы, когда я любил карусели, ты предпочитал бильярд.
Соловей-старший не услышал упрека. Он откинулся на стуле и запрокинул голову, словно на потолке для него одного показывали кино.
– Или не ходить никуда? Просто собраться всем вместе, за одним столом, – неторопливо говорил Богдан (дикция его уже теряла отчетливость). – За одним столом, под одним абажуром, как у нас когда-то бывало… У деда Альберта на даче была замечательная веранда, вечером раздвинем стол, затопим самовар шишками… Мне с семи лет самовар доверяли. На столе – ничего особенного: сушки, летом арбуз. Над столом абажур дивного мандаринового цвета, вечером на него мотыльки летели. И как хорошо было! Я не знал, а это ведь были лучшие вечера в жизни. Концентрированное счастье. Запасалось тогда, в детстве, это счастье на последующие годы, как электричество в лейденских банках. Мои запасы мандаринового света… Всей семьей за овальным столом, и друзья приезжали… Разговоры до полуночи, смех, истории… за верандой сирень шумит, птица голос подаст. В самоваре шишки трещат. А мы вместе все, в светлом круге под абажуром: дед и бабушка, мать, дядья и тетки, я… Отец, правда, редко на дачу ездил. Я говорил,