Листик неприкаянный. Криминальная драма. Тамара Владимировна Злобина
физиономию подёргивала на мгновение и вновь отступала.
Но разговор у нас не о Сидоркине, а об Иване и его жене Нине.
Нина первые три месяца горевала, конечно, как всякая порядочная жена, хотя, если честно, Иван был далеко не идеальным мужем. Нет, тверёзым он был ещё ничего, а выпив, становился ухарь-ухарем – даже руку на Ниночку поднимал не единожды. Поднимать-то поднимал, но ударить не посмел: не смог так поступить, глядя в её небесно-голубые глаза. Однажды в припадке ухарства, не выдержав такой слабости, Иван сказал не скрывая негодования:
– Отвороти глаза, Нинка! Не могу я в них глядеть!… Ведьма ты што ли?!
Хоть и горевала Ниночка для приличия, однако, намеревалась Сидору его кривые ножки поломать в отместку за то, что он на семь лет лишил её защиты и опоры – работягой Иван был отменным, как и её отец – мастер на все руки.
Уже планы начала строить Нина, как отомстит оглоеду, но тут вдруг из мест не столь отдалёных явился Генка Бовин, которого в деревне иначе, как Генка-полукастрат никто не называл.
На следующий же день Генка явился к Нине и с порога заявил, что привёз привет от её мужика.
– Он, понимашь, Нин, к нам в отряд попал, – заявил Бовин, поглядывая на стол голодным взглядом. – Я его, конечно, сразу под крыло взял… Как-никак односельчане.
Нина накрыла стол, поставила всё, что было, а Генка, приняв на грудь стакан водки, распелся, как соловей:
– Ванька твой мямлей оказался, Нинок! Ни на одну предъяву ответить не мог… Там так нельзя… Или ты – или тебя. Или пацан – или петух… Пришлось его крышевать… Если бы ни я полный пипец был твоему мужику: домой точно бы бабой вернулся!
И с того дня Бовин зачастил в дом Нины. Сначала один являлся и, как хозяин, сразу к столу направлялся.
– Что-то я сегодня наестся никак не могу! – выдавал он. -Видать отъедаюсь за все годы недоедания в тюряге.
Нину словно подмывало сказать: -«А причём тут я? Отъедался бы у себя дома!», но при одном взгляде масляных глазок Полукастрата у неё все слова примерзали к языку.
Вот и вчера Бовин явился со своими, как он представил, подельниками: Колька-Хлыщ и Валька-Бугай. С Валентином Бугаевым Бовин отбывал срок, а Хлыщев присоединился к ним уже после возвращения сидельцев.
Нина не верила ни одному слову Генки: Иван, с его характером, никак не мог быть мямлей, да и этих отморозков не мог направить к ней. Не верила и, будучи по характеру тихой и мягкой, боялась. Полукастрат понял это и стал называть её овцой.
Однажды, когда он протянул к ней руку она так шарахнулась от него, что чуть не упала. Генка захохотал, как сумасшедший, и сказал:
– Не мандражируй, Нинок! Ты не в моём вкусе. Я люблю пухленьких, мягоньких баб, на которых лежишь, как на перине…
Он обвёл её худенькую фигурку наглым взглядом и добавил:
– А ты – доска и два соска! Об твои рёбра и поцарапаться недолго.
Но тут вступил худощавый, низкорослый