Жизнь – текст. Елена Гоголь
была ни для чего. Никто ее там не выращивал – просто так росла, сама по себе. И вот там нас уж никто найти не мог! А прятались мы от взрослых, сзывающих нас к обеду. Глупые дети. Счастливые дети!
И еще. В непосредственной близости от бабушкиного сада, забор в забор, соседствовало здание городского суда. Сад – суд. Кто в саду, а кто – в суде. В связи с этим вспомнилось, как бабушка частенько любила приговаривать: «Полмира скачет, а полмира – плачет…». Здание суда сделано было из желтого кирпича, с высоким цоколем и архитектурными красотами. В Кролевце много таких построек – добротных, одно-двухэтажных, кирпичных, утопающих в зелени садов и двориков, с крепким ограждением, – они придавали небольшому городку бюргерский вид. Что происходило за оградой сада – видеть мы не могли. Но каждый день сквозь открытые окна доносилось завораживающе-ледяное: «Встать! Суд идет!» Что происходило там, за забором, мы не знали, не понимали и не стремились узнать. Другие в той нашей жизни были заботы. Но ледяной судейский голос, изо дня в день доносившийся оттуда, стал неотъемлемой частицей моего детства. Как гамак в саду, чан с лягушками или розовое варенье.
…Бабушка умерла в 86 лет. Мама ездила к ней, умирающей. Потом вместе с тетей Олей (маминой сестрой) хоронили. Я в это время заканчивала школу.
– Ох, внученька, – жаловалась мне бабушка, когда я еще была маленькой, – как мне жить уж надоело!..
– Разве можно так говорить, бабушка! – возмущалась я.
Тогда она еще не была больна и умирать не собиралась.
– Мама так жить хотела, крепилась из последних сил! – плача, рассказывала моя мама, вернувшись с похорон.
Значит, все-таки не может надоесть жить? – задумалась я тогда. И до сих пор не знаю.
…В Кролевец, где родилась я, два моих брата, где прошли самые лучшие дни моего детства, мы с мамой ездили еще раз. Я училась на первом курсе университета и казалась себе вполне уже взрослой. В дорогу я надела джинсы-варенки, модные тогда, и черный свитер. Шел 1975 год. В доме встретила нас тетя Оля. Она жила там до старости одна, пока дочь не забрала ее в Киев. Все было не так. Дом пуст и тих. Умер пес Акбар. А сад… Сада не стало совсем. Случилось почти по-чеховски: землю бабушкину, где рос сад, забрали и построили на его месте банно-прачечный комбинат. Вот и все.
Остался ли на прежнем месте суд – не знаю. Наверно, остался. Как же без суда? Да и слишком добротным было здание…
Кукла
Есть фото: на огромной под покрывалом кровати сидит задумчивый ребенок в слюнявчике и грызет яблоко. Рядом, прислонившись к горке подушек, лысая тряпичная кукла. Когда я смотрю на фото, пытаюсь в том ребенке узнать себя нынешнюю. Вот какие у меня маленькой были пальцы… А сейчас? (гляжу на руки). Брови… А нос, нос! – можно ли было предположить, что он так вытянется и станет предметом моего комплекса? С пристрастием рассматриваю снимок. «Чем длиннее нос – тем умнее человек», – безапелляционно