Новая я. Галина Гонкур
и плакали, то и дело пытаясь схватить отца за руку, безвольно свисающую из-под простыни, которой отец был накрыт до подбородка. Мальчишка-медбрат одной рукой вез каталку, а второй то пытался нас отогнать, то утешить, бормоча что-то невнятно успокоительное. В какой-то момент он не удержал одной рукой каталку, она вырвалась у него из рук, и, набирая постепенно скорость, все быстрее и быстрее, покатилась по наклонному коридору в сторону неосвещенного участка. Меня охватила страшная паника. Помню, мне тогда казалось, что самое главное – успеть поймать каталку до того, как она вкатится внутрь темного отрезка. И если я успею ее поймать – все будет хорошо, все будет нормально, все будет как раньше.
Я вспоминаю этот момент часто, иногда он снится мне в страшных снах, и вижу я почему-то всё это со стороны, как будто мне показывают кино. По коридору, все набирая скорость, катится каталка с безвольно лежащим на ней отцом, вздрагивая на стыках половой плитки. За ней мчусь я, за мною – медбрат, выкрикивая мне вслед что-то неразборчивое, предостерегающее. За ним – мать, в руках у нее сумка с апельсинами: когда дядя Валера нам позвонил, она только вернулась из магазина, и мы так и кинулись с ней в больницу, зачем-то таская за собой эти апельсины. Мать спотыкается, падает, апельсины рассыпаются и тоже катятся за нами, принимая участие в этой страшной гонке…
Мне тогда казалось, что инсульт не только у отца, но и у всех нас, у всей семьи. Денег оплачивать сиделку у нас не было. Первое время немного помогали его друзья по бизнесу, но этот ручеек быстро иссяк. Я только что поступила в институт и разрывалась между занятиями и больницей – отцу требовался постоянный уход, профилактика пролежней и другие специфические вещи. Мать днем стояла на рынке с тряпками, во второй половине дня бежала к отцу в больницу. К вечеру после занятий туда приезжала я, сменить мать, которая от такой жизни уже еле ноги таскала. Она очень резко постарела и как-то растерялась, что ли. Делала, конечно, то, что требовалось, но все путала, забывала, роняла и пропускала мимо ушей.
Я то злилась на нее и орала, то обнимала и плакала. Мне было ужасно страшно. Отец был нашим оплотом и кормильцем, его доходы составляли большую часть семейного бюджета. Да и не только в деньгах дело: он был той стеной, за которой мы надежно прятались от всех невзгод и проблем. Любые события и происшествия мы, и я, и мама, обсуждали на семейном совете, и ждали, что скажет отец. Только в эти черные дни я поняла, как много значил для нас папа, какая крепкая у нас семья, как мне повезло с родителями.
Помню раннее зимнее утро, выхожу на кухню – за столом, в ночнушке, растрепанная сидит мама и плачет. На столе лежит небольшая кучка денег и листок бумаги, весь покрытый записями и перечеркиваниями.
– Мам, ты что, что-то случилось? С отцом?
– Ох, Олюнь, что же мы теперь делать-то будем, как жить…
– Да что случилось-то??
– Да вот смотри. Мне за товаром ехать надо, не поеду – нечего продавать будет, жить-то на что будем? А денег на новую