Фомо. Дмитрий Павлюк
и я жалел, что ничего о ней не знаю. А иногда мне было плевать на нее, и я хотел от нее отделаться, и грубил ей, и делал ей больно, хоть и не верил, что это возможно. Может в этом все дело?
На меня напала грусть. По былым временам, по былым чувствам. По всему, что прошло и чего не вернуть. Можно сказать, по всему, что прошло, потому что все, что прошло – не вернуть. А если есть то, что прошло и что можно вернуть, то это ошибка – можно вернуть, но совсем не то.
Тупая грусть, которая всегда есть, которая всю жизнь сидит в человеке, а когда в нее тычешь пальцем – она просыпается и начинает действовать. И ты начинаешь ее ощущать. Она из груди поднимается в мозг и начинает копошить воспоминания, а острым хвостом все еще муштрует твои легкие. И тебя тошнит. И ты жалеешь о том, что воспоминания нельзя выблевать, как протухшие сосиски или перепитое пиво.
Время тянулось жутко долго, я забыл, я ничего не чувствовал, просто жал на газ и ехал прямо, прямо, прямо. Мы скакали по холмам. Мимо пронеслась машина – я зачем-то запомнил номера. И подумал о патлатом приятеле. Мне вспомнилась его походка. Он все делал как-то нелепо, как будто его не учили жить, как будто он сам учился и ничто не мог довести до конца. Он ходил как лошадь на параде, высоко поднимая колени. Он пропал, как она сказала. И их странный сынок. Который вечно поправлял очки и думал о чем-то своем. А она – жена и мать – вечно крутилась вокруг них, как будто сами они не моги поднять руку и взять со стола чашку. Странная семейка, ничего не скажешь.
На лобовом стекле я заметил букашку, которая пыталась удержаться и не слететь. На секунду я включил дворники, и ее размазало по стеклу.
– И зачем? – внезапно спросила она.
От неожиданности я даже вздрогнул, забыв, что она все еще здесь. Я посмотрел на нее. Она сидела в кресле, недовольно сложив руки и нахмурившись от солнца, которое слепило ее, но в то же время приятно грело. Мне срочно нужно было придумать что-то, чтобы оправдать свое действие, и я ничего лучше не придумал, чем сказать:
– Она загораживала… вон ту гору, я хотел посмотреть что там такое.
– Там гора – она непонимающе развела руками.
– Ну, теперь я вижу, букашки ведь там нет.
– Теперь там пятно.
«Какие мы наблюдательные, спасибо за подсказку!»
– Да, я вижу.
Она покачала головой. Снова молчание. Мы слишком много молчим, чтобы быть образцовой парой – нам просто не о чем разговаривать. Когда мы были молоды и влюблены друг в друга, нам это не мешало – мы все покрывали поцелуями, обниманиями и прочей ерундой. Теперь, когда мы остыли, это вылезло наружу. Вся наша разность и непохожесть.
Сейчас я и не знаю, зачем женился на ней. Да и она, наверное, не знает, зачем вышла за меня. Просто нами двигало что-то… другое. Иное – не знаю, как объяснить. Нам казалось, что это просто необходимо. Как будто это судьба, как будто это долг, который ты должен выполнить перед кем-то. А перед кем – это вопрос, который, наверное, люди будут задавать вечно.
Когда я решил открыть окно, она сказала,