Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев
равнодушно парировал Задов. – Мы тут, понимаете, воюем. Некогда за поэтическими новинками следить. Уж извините.
– Клюев, Гумилёв, Хлебников? Этих хоть знаете?
– Нет.
– Мандельштам, Кручёных?..
– Тоже нет.
– Так идите к чёрту! Что вы мне голову морочите, раз в поэзии ни хрена не понимаете. Любой воробей в Москве знает больше вас.
Задов замер в змеиной неподвижности, разглядывая сидящего перед ним невысокого светловолосого паренька с нежными, почти девичьими чертами лица.
– Вот что… – начал он и снова затих. – Я не верю вам ни на грош. Я не хочу вас убивать, но вы несёте такую непроходимую чушь, что просто не оставляете мне выбора. Давайте начистоту. Кто вы? Что вы? Мы ведь даже пытать вас не будем. Вы нам неинтересны. Мы просто расстреляем вас, если я вам не поверю.
– Да ты кто вообще такой? – вскочил на ноги Сенин. – Я русский поэт! Меня тысячи слушают, когда стихи читаю. Я к Номаху две недели пробирался. С тобой даже разговаривать не буду. Не знаю тебя.
– И я тебя не знаю. Однако ж, разговариваю, – отозвался Задов, тоже переходя на «ты».
– Где Номах? Отведи меня к нему.
Задов поднял руку в останавливающем жесте.
– Э, не всё сразу. Ты сначала меня убеди.
– Я тебе сейчас в переносину дам и ты такой убеждённый станешь…
Задов встал и, подавшись вперёд, заревел:
– Ты чуток забылся, что ли, а, поэт? Тут тебе не московский салон. Тут контрразведка анархо-коммунистической армии. Чуешь разницу? Отсюда чаще людей вперёд ногами выносят, чем они на своих двоих выходят…
– Ты не ори! Не в охранке! Или оттуда замашки? А?
Задов в мгновение потемнел лицом, потянул из кобуры револьвер.
– Под крест тебя, сука.
– О! – заорал при виде пистолета Сенин. – Да ты смелый! Безоружного порешить, вот ты орёл! Как в ЧК или у Деникина в подвале. Давай!
Он хотел рвануть на груди рубаху, но не пустили связанные руки.
– Давай! Стреляй поэта! Смелей, давай! Ну!..
С протяжным скрипом, открылась дверь, вошёл Номах.
– Что за шум, а драки нет?
– Да какая драка, Нестор!.. Тут не драться, стрелять надо.
– Так стреляй.
Сенин напряжённо разглядывал Номаха, человека о котором говорила вся Россия.
Номах сел на лавку у стены.
– Давай, стреляй, – подбодрил он Задова.
Тот сунул пистолет в кобуру, со злобой посмотрел на Сенина.
– Приехал вот. Поэт, говорит.
– Ну, приехал… Ну, поэт… Тебе, Лев, что с того? Ты контрразведка. Увидел врага, бей.
– Да в том-то и дело, Нестор. Вдруг, он и вправду поэт?
Сенин, нервничая, оглядел обоих. Те разговаривали так, словно кроме них здесь больше никого не было.
– Так и что же, что поэт? И я по молодости стихи писал. В тюрьме, когда мне смертную казнь в последний момент тюрьмой заменили. Жалеют сейчас, поди, но сделанного не воротишь. Так что, будешь стрелять, Лев?
– Нет, – остывая, сказал тот. – Хочешь, сам стреляй.
Задов