Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV. Коллектив авторов
в подобие живого монумента, «громадно-сплоченную твердыню»[131], как бы изъятую из течения времени, в обломок некоего давно минувшего «золотого века». Недаром Жуковский, описывая его внешность, употребляет слово «старинный», а М.П. Погодин, словно забывая о реальной биографии баснописца, называет его «почти ровесником» русской литературы[132].
Неудивительно поэтому, что для осмысления литературного юбилея Вяземский прибегает именно к метафоре золотой свадьбы[133] – 50-летнего союза поэта и музы. Литераторы и любители словесности, собравшиеся на это семейное торжество, именуются «сватьями»[134]. Нарекая Крылова «дедушкой» от имени участников праздника, а затем расширяя понятие «мы» до всех носителей русского языка и утверждая, что вслед за современниками и внуки «затвердят» его басни, Вяземский достраивает этот образ до архетипической полновесности. Таким образом он выводит его далеко за пределы литературы, где «дедушка» – всего лишь традиционная маска умудренного опытом рассказчика или наставника[135], в пространство метафизики национального. Народность творчества юбиляра подчеркивается с помощью атрибутов патриархальной семейственности: «Изба его детьми богата ‹…› И дети – славные ребята». Тем самым Вяземский объединяет всех русских в одну семью, для которой Крылов является родоначальником.
В конструкте «дедушка Крылов» акцентирована функция пращура как хранителя принципов и устоев рода, исходной и в то же время финальной фигуры традиционного социума. Интерпретируемый таким образом, образ «дедушки» придавал завершенность политической модели патриархального самодержавия, построенной на отношениях «государь – отец, подданные – дети». «Дедушка Крылов» возник вследствие уже упомянутого процесса «огосударствления» реальной личности баснописца, т. е. обретения культурой Николаевской эпохи вещественного символа искомой народности, понимаемой как укорененность современной культуры в толще времен[136].
Многое в церемониале сближало крыловское торжество с праздниками в честь заслуженных врачей, а великолепия и официального почета на нем было гораздо больше, однако в глаза бросается существенное отличие: Крылов на собственном юбилее молчал. Растроганный, он прослезился, но ни словом не ответил на обращенные к нему дифирамбы[137], а после в частных разговорах в свойственном ему стиле иронизировал, жалуясь, что не смог как следует поесть, потому что «все время кланяться и благодарить приходилось»[138].
Благодаря тому, что в 1836 г. Крылов присутствовал на празднике в честь доктора Загорского, он имел представление о том, как проходят подобные торжества. В том же году он наблюдал и чествование Брюллова в Академии художеств. Очевидно, баснописец предполагал, что и в его случае состоится чисто корпоративное торжество, однако появление утром 2 февраля письма от Греча заставило его забеспокоиться. Поздравляя его, Греч извинялся,
Поздняя (1876) приписка Вяземского к его статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева» цит. по: КВС. С. 176. Ср. там же риторический вопрос: «Бывал ли он когда-нибудь молод?»
См.:
Любопытно, что в 1825 г. Булгарин в заметке, посвященной юбилеям Гёте и врача и антрополога И.-Ф. Блуменбаха, пишет, что оба праздновали «так называемую в Германии
«Родители молодых и их родственники друг друга взаимно зовут “сватами”, “сватьями”» (В.И. Даль). Текст стихотворения Вяземского приводится по первой публикации – в брошюре «Приветствия, говоренные Ивану Андреевичу Крылову».
См., например, переводы Жуковского из Гебеля («Овсяный кисель», «Тленность» – 1816) и «Разговоры старца с юною девицею» А.С. Шишкова (1835). По басням Крылова и вовсе нельзя судить о возрасте рассказчика – ясно только, что это человек, обладающий жизненным опытом. Возникновение образа «дедушки» связано не только с возрастом юбиляра, но и, возможно, с памятным Вяземскому персонажем пародийного «арзамасского» пантеона – Седым Дедом. В этом прозвище А.С. Шишкова, восходящем к сатире К.Н. Батюшкова и А.Е. Измайлова «Певец в Беседе любителей русского слова» (1813), через патриархально-семейную метафорику подчеркивалась консервативная идеологическая основа «Беседы». О других персонажах отечественной культуры, прозванных «дедушками» в XIX – первой половине XX в., и их функциях см.:
Отметим, что сочетание «дедушка Крылов», в котором фигурирует фамилия, отличается от принятых в народном обиходе наименований старших: «дедушка Егор», «дедушка Трофимыч», «дед Иляха» и т. п. Фамилия выступает в качестве маркера другого типа культуры, для которой Крылов – поэт и фигура национального масштаба. Таким образом, созданный Вяземским конструкт удачно синтезирует элементы народной и высокой культуры.
Ср. ответную речь И.Ф. Рюля на его собственном юбилее: «‹…› выражение его благодарности было сильно: казалось, что почтенный старец хотел вдруг высказать все, что чувствовало благородное его сердце. Нельзя забыть, чем он кончил свою речь. “Желаю, – сказал он, – чтобы Всевышний судил каждому из любезных моих товарищей дождаться подобной радости на вечере жизни”» (
КВС. С. 277.