Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика. Людмила Рублевская
связаны Реничи. Пан Иван разные редкости собирал, даже землю на месте старых построек раскапывал… Может, что и раскопал. Шляхтичи любят всякие символические бесполезные вещи, вроде обломка меча прапрапрадеда, который ходил на медведя вместе с царем Додоном.
Терпение Прантиша лопнуло, как пузырь на поверхности лужи. Лёдник что, над шляхтой насмехается? То печать на чужом письме разламывает, то выставляет владельцев гербов легковерными олухами… Нельзя это просто так спускать! Кровь бросилась школяру в голову, даже дятлы в висках застучали. Прантиш вскочил, выхватил саблю, приставил к горлу своего слуги и взревел:
– Не твое дело о шляхетской чести судить! Да за такие слова я имею право твою голову безродную отрубить!
В этот миг Прантиш почему-то почувствовал себя похожим на своего отца в молодые годы, хвата и буяна на весь уезд, старшего Вырвича. Ощущение пьянило, как токайское вино.
Лёдник прикусил язык, видимо, вместе с язвительными словами, помолчал и выдавил из себя, глядя в землю:
– Прошу у моего господина прощения. Я не имел права говорить, что думаю о тех, кто выше меня. Я забыл, кто я такой. Этого больше не повторится.
Клинок Прантишевой сабли дрожал возле упрямого подбородка доктора. Тот не делал попыток уклониться, но ухмылка больше не кривила его губы. Ухарство испарилось из школяра, как вода из варенья. Вырвич убрал саблю, сел. Наступило молчание, которое Прантишу очень не понравилось. Естественно, слугу нужно было поставить на место… А что, если вдруг горделивый Лёдник вот так замкнется в себе, да начнет с пафосом святого мученика исполнять роль раба? И не будет больше доверительных бесед и ощущения сильного надежного плеча рядом?
Прантиш бросил быстрый взгляд на Лёдника, который все так же смотрел в землю. Оскорбился. Школяр встал, походил, покашливая, вокруг, сбивая с веток сухие листья. Ну, доктор же умный, должен догадаться, что молодой пан сожалеет о своей горячности! Но тот только спросил, не подняв глаз:
– Пан приказывает идти дальше?
Таким бездушным, сухим, как камышина, голосом, с нужной дозой вежливости… Прантиш аж взвыл:
– Ну хорошо! Хорошо! Я погорячился! Я сожалею! Но ведь у шляхтича есть святые вещи… Тебе не понять… Что мне теперь, прощения просить до вечера?
Лёдник насмешливо хмыкнул:
– Где уж мне, безродному, понять шляхетские тонкости!
Но у Прантиша полегчало на душе, он почувствовал в голосе доктора знакомые язвительные нотки. Уселся рядом, заговорил примирительно:
– Отец учил меня, что родовое оружие – не просто сабля, она оплачена кровью предков… Как и все наши привилегии. И мой отец воевал, шел в народное ополчение, не за себя – за родину, за Княжество Литовское, за белорусскую землю… На нем знаешь, сколько шрамов от вражеского оружия? И меня с детства приучал, что я должен все время быть готов отдать жизнь за Отчизну без колебаний и сомнений, по первому зову. Закалял… Когда я был маленьким, отправлял