Недетское путешествие. Фёдор Венцкевич
из, кажется, сахарной ваты. Леденцовые деревья надёжно защищают избушку от врагов. Да и стены из розовой жевачки, как известно, нельзя разрушить. Никакому Садищу туда не пробраться…
Насухо протираю правый глаз. Ну, правда уже, хорош! Так ли уж обязательно реветь, вспоминая прошлое? А вон, кстати, и домик. Клёвый, да. Только уж больно маленький. Не факт, что залезу.
Факт. Не залезу. Потому что на крыльце сидит, обгладывая балясину, какой-то муравьиный дядька. Ухватил балясину двумя руками и грызёт, точно кость. Крошки и муравьи так и сыпятся у него изо рта на землю. Крошки падают и теряются во мху. Муравьи – бегут обратно к дядьке и присоединяются к его туловищу. С такой нечистью даже и говорить не хочется, не то что ссориться. Не буду заходить. Нет там ничего. Да и садика больше нет. На фиг.
Разворачиваюсь и иду дальше валять дурака. Потому что отлично ведь помнил, что идти нужно куда угодно, только не на северо-запад. И, конечно, поленился достать компас. Двинул, в результате, точно на северо-запад. Кто бы сомневался. Опомнился, когда уже начало темнеть. Там, на северо-западе, темнеет быстро. Там у меня всегда страна ночных страхов была. Скверное место для ночёвки, но что делать?
Я тут же бросился искать местечко поспокойнее, чтобы разбить лагерь, да не успел. Слышу – воет. И если бы еще волк. С волками всё ясно: что не съест, то выплюнет. А тут так воет, что прямо душа вон. Вон из тела и в бега. А тело пускай разбирается как знает. Вот так воет. Чувствую: умереть очень хочется. Или расплакаться. Или отдаться кому – да что угодно, лишь бы этого не слышать. А оно мало того, что не умолкает, так еще, судя по звукам, и приближается.
Я в этих местах вырос и знаю: убегать бесполезно. Стою, жду. Темнеет. Воет. Больше темнеет. Ближе воет. Вот честно, никому бы не пожелал. Туман еще начал подниматься, куда ж без него. И наконец из тумана выворачивается оно…
Он. Спаниель. Русский. То есть, черно-белый. Без ошейника, тощий, грязный, в ушах репьи – ужас, а не собака. Впрочем, хорошо, что собака, а не ужас. Вот только такой несчастной и бестолковой псины я сроду не видел. Обвисшая от тоски морда, растерянные слезящиеся глаза и розовый сопливый нос, неустанно что-то вынюхивающий. Потерявшуюся собаку сразу видно. Такая будет искать хозяина, пока не сдохнет. Обнюхал меня равнодушно и попетлял искать дальше.
– Эй! – окликаю я его, – Ты куда это, друг, собрался? Ты хоть представляешь себе, что это за места?
Спаниель остановился и уставился на меня своими темными унылыми вишнями.
– Слушай, – говорю, – я сейчас палатку поставлю, там хорошо будет. У меня и колбаса есть. Не уходи пока.
Спаниель подумал, вздохнул и улегся. Положил башку на передние лапы, уткнулся своим рылом в мох и завыл. Нормальные собаки кверху голову задирают, когда воют, а этот – вниз. Но, в принципе, его дело. У меня и своих хватало: палатку разбить, ельника под днище натаскать, канавку от дождя прокопать. Покончив с этим, развел у самого входа костёр побольше, а внутри запалил самого своего крупного