Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность. Виктор Мануйлов
что он не пошел на встречу с Ахматовой и Зощенко в Москве, когда им устроили восторженную овацию, что перепугало все литературное начальство во главе с Фадеевым и Симоновым, имел то последствие, что даже милейший Иван Аркадьевич, его тайный прокуратор, попенял ему за это неприсутствие… правда, всего лишь по телефону:
– Надо, надо было побывать, – говорил он, и Алексей Петрович даже в трубку слышал, как он усмехается своею масляной усмешкой, и подумал, что этот Иван совсем не тот, за кого себя выдает, в том смысле, что в нем службиста больше, чем всего остального. – Мы с вами, дорогой мой Алексей Петрович, – плел свои кружева Иван Аркадьевич, – не должны стоять в стороне от таких событий, даже если они противоречат нашим партийным принципам, чтобы не прозевать возможный поворот настроения нашей интеллигенции в нежелательное для партии русло.
Алексей Петрович сослался на повышенное давление и головные боли, и что если бы не это, обязательно бы присутствовал, потому что в любом случае интересно и любопытно, что и доказала сама встреча. При этом подумалось: не предвидеть вместе со своими коллегами из КГБ и ЦК такой восторженный прием Ахматовой и Зощенко Иван Аркадьевич не мог. Значит, им зачем-то нужно было и то, и другое, что тут замешана какая-то политика, не видная снизу. А коль им это надо, пусть и ходят на всякие тусовки, а ему, Алексею Задонову, вся эта свистопляска ни к чему. Но говоря так, он все-таки жалел, что не присутствовал, удивляясь, какая-такая муха его укусила, что он вдруг взбрыкнул и не пошел.
Впрочем, черт с ними со всеми!
Итак, завтра к Зощенко, послезавтра к Ахматовой.
А пока… пока надо выветрить из себя вчерашний хмель и связанные с ним последствия, вроде набрякших век и покраснения носа, не считая других мелочей, в последние год-полтора красноречиво свидетельствующие об образе жизни и пристрастиях их хозяина. А если серьезно, то надо бросить пить: и печень пошаливает, и сердце, и в голове по ночам шумит и звенит, как в знойной степи перед дождем. Ему только инсульта и не хватало. А еще усталость, которой он не знал раньше, или вдруг охватит сонливостью и безразличием, желанием скрыться куда-нибудь подальше, в глушь, в… Нет, только не в Саратов.
Алексей Петрович шагал по набережной Невы, дышал полной грудью ветром с Финского залива и ни о чем не думал. И хотя он действительно ни о чем не думал, но где-то в подсознании жило в нем ожидание встречи с женщиной, с которой он познакомился в прошлом году в поезде, возвращаясь из поездки по южным городам, ставшим символом особенно ожесточенных боев сорок первого-сорок третьего годов: Воронеж, Белгород, Тула, Курск, Харьков, Сталинград, Ростов-на-Дону, Новороссийск. Во время войны он бывал если и не в самих этих городах, то около: приехал, увидел, написал, уехал, потому что главные его корреспондентские пути пролегали от этих городов в стороне.
Женщина эта, Гюльнара Рашидовна Короедова, русская по матери и узбечка по отцу, ездила на могилу мужа, похороненного в станице Крымской. Муж ее летал на